Демоны Хазарии и девушка Деби. Меир Узиэль
в этом вечном чуде, ощущая, что есть вкус в жизни, в существовании на этой земле, в смысле, который пробивает все семь небес и четырех ангелов, стоящих с погасшими факелами по четырем угла небесного города. Смысл и важность этих мгновений проносились перед Высшим Престолом и взмывали поверх него без всякой задержки. Намного выше Него.
«Минутку, минутку» – воспротивилась она, как и все девушки слишком большому напору мужчину, который невозможно умерить. «Минутку», – и она отодвинулась назад, пытаясь задержать его хотя бы на короткий миг. Отодвинуть и направить. И удивилась, увидев в его руке одеяло. «Как ты ухитрился уже взять одеяло, хитрец?» Это было умопомрачительно.
Но он с трудом улыбался, боясь испортить вечер своим слишком большим напором. Одним движением он расстелил одеяло на траве, подняв в воздух несколько листьев и катышков пчелиного помета.
Эсти обняла свое нагое тело руками. «Холодно», – сказала.
Он сбросил кожаную куртку, перевернул кверху подкладкой и тоже расстелил на одеяле. «Иди ко мне» – сказал, и потянул ее вниз, на одеяло, именно так, как миллиарды раз во все времена, и лег на нее, и она обняла его беззвучно. Им стало жарко, и кожаная куртка, используемая, как прикрытие, была отброшена.
Он кончил, истек, жалея, что не разделся полностью, жалея, что не продолжал гладить кожу девушки, чтобы продлить наслаждение, жалея, что попросил ее коснуться руками его столь победительно торчащего члена. Он удивлялся собственной глупости, почему отказался от прикосновения ее губ к нему: она ведь вчера сказала: «Только не это. Никогда».
Он опрокинулся на спину. Эсти легла сверху, вовсе не сердясь, чем удивила Давида. Он просунул руку под ее штаны, пытаясь проникнуть под пояс верности, и снова удивился крепости этого приспособления.
Она приподнялась на миг, груди ее сверкали всей своей красотой и великолепием, без всякого прикрытия, и посмотрела на его штаны, где виднелось маленькое пятно. С беспокойством сказала ему тихим голосом: «Посмотрите, это оставляет пятно на коже».
Он тоже посмотрел туда. Это были замшевые штаны, и он надеялся, что когда это высохнет, он сотрет пятью влажной щеткой. Они снова обнялись.
«Теперь мне холодно», – сказала она, потянула куртку из-под них и накрылась ею. Это был удивительный, прекрасный, незабываемый миг для обоих в тот год, в том маленьком месте, в государстве Хазарии, точно в этот сегодняшний день тысячу лет назад.
«Я люблю ее», – думал Дуди про себя и чувствовал невероятную полноту чувств. Жаль, что не сказал ей этого вслух, ибо малышка Эсти, счастливая до смешного, лежала, словно бы в сладком плену, на его плоской груди, на его поясах, которые кололи ее минуту назад, оставив синяки, и спрашивала себя, любит ли он ее. Он этого не сказал, ибо сказал вчера, но ей это нужно было сегодня. Жаль, что не сказал этого.
Ничего не случилось. Он сказал ей это назавтра, и потом много раз в течение многих лет, но почему этот идиот не сказал ей это в тот вечер. Жаль каждого случая, когда можно