Книга Лазаря. Александр Варавин
Этот мальчик – истинный христианин, достойный служения. Мне же следует принять уготованное Богом.
– Хорошо… Да будет так, – после долгого раздумья печально произнес Дайомедис. – Я повинуюсь твоей воле…
Истощенная лошадь трусцой уносила на себе двух наездников и седельную суму с записями. Стоя на пороге, не прикрывая глаз от заходящего солнца, смотрел на исчезающую в закате пыль от конских копыт Святой Лазарь Четверодневный, друг Христов…
Часть первая. Воскрешенные
Глава первая
Кофе был очень неплох. Но приятное послевкусие арабики лишь подчеркивало назойливое движение людского потока за окнами кафе, несущего шумных и суетливых прохожих в одном направлении – к старости и неминуемой смерти. Люди громко и непрерывно разговаривали, стирали пальцы об экраны смартфонов, отвешивали оплеухи капризным детям, ругались, стремились заработать и потратить деньги, отхватить от жизни хотя бы небольшую часть удовольствия и счастья, понимая, что большие куски им не достанутся никогда.
Движение ленты жизни создавало иллюзию свободы. Можно было перемещаться назад, переходить от края к краю в зависимости от того, где разбросанные по всей длине потребительские грядки давали наилучшие всходы. В этих местах возникала давка, и человеческие существа толкались в борьбе за урожай, надолго забывая о приближающемся пункте назначения – остановке «Конечная».
Самые отчаянные, набравшись смелости, рвались вперед, в начало очереди. Таких, как правило, любезно пропускали, провожая сочувственными вздохами. Позволено было многое, но сойти с дорожки было невозможно.
Смакуя в меру горячий напиток, Василий представлял себя внутри гудящей толпы отстраненно наблюдающим за происходящей суетой. Неумолимый эскалатор громыхал вечными роликами, и не слышать его было невозможно.
Однообразную рутину повседневности он давно научился воспринимать как непрерывное и унылое пережидание досадного неудобства, от которого нельзя избавиться и которое нельзя изменить. Можно было терпеть этот мир, как проливной дождь, под который попадаешь всякий раз, забывая взять с собой зонт. Никакой ненависти к людям он не испытывал, так же, как и к надоедливому ветру с Балтики, мокрому снегу и серому низкому небу Петербурга. Скорее равнодушное и отстраненное отношение к скучным существам, бешено крутящимся в колесе материального бытия безо всякой надежды выскочить из этой карусели.
Проживая стремительно исчезающие дни, Василий постепенно приспособил свое существование к серой обыденности, отгородив ее от себя прочной внутренней стеной, и пересекал этот барьер только для того, чтобы сходить в магазин или, как сейчас, выпить кофе. К людям, которых он выделял из сообщества «стоящих в очереди», Василий в силу детской привязанности относил только свою бабушку Регину и некоторых женщин, когда ему доводилось вступать с ними в интимную связь. Хотя женщины попадали в данную категорию только на время самой связи.
Но иногда, чаще всего зимними унылыми питерскими