Куявия. Юрий Никитин
он хотел сказать что-нибудь утешающее, но слов не находил, а те, что выплывают сами, выглядят неуместными и неуклюжими. Драконы живут долго, но и они смертны. К счастью, даже в старости остаются подвижными, летают так же высоко, умеют охотиться, только сильно худеют, из-за чего переохлаждаются, чаще болеют. Этот дракон, сколько Иггельд помнил, всегда был старым, худым, с торчащими ребрами. Суставы на лапах всегда безобразно раздуты, деформированы, на спине горб, он уже тогда был стар, очень стар, когда он пришел с дядей в эту горную долину.
Драконы, как помнил Иггельд с детства, умирают легко и тихо. За благородство дракона и за его открытую чистую и лишенную коварства душу боги даровали ему возможность умирать легкой смертью, словно засыпая. Но, хоть и очень редко, случается и так, что у дракона перед смертью отказывают лапы и крылья. И вот сейчас Апоница сидит рядом с таким стариком, который, похоже, все понимает, глаза грустные, он чувствует скорое расставание с любимым хозяином, потому старческие глаза заволакивает слеза…
Апоница всхлипнул, Иггельд видел, как старый учитель торопливо вытер глаза, пока никто не видит его слабости. Иггельд тихохонько попятился. Если дракона нельзя вылечить, а от старости лекарства нет, то надо переступить через свое малодушие и помочь другу уйти из жизни. Все это знают, каждый это говорит другому, но сами малодушно прячутся друг за друга, отступают, когда нужно сделать решительный шаг…
Он представил себе, что если бы когда-то в далеком будущем понадобилось умертвить Черныша, ведь и он смертен, то никогда-никогда не сумеет заставить себя поднять на него руку. Проще убить человека. Хотя и человека – нехорошо, но человека хотя бы есть за что, но – дракона?
Черныш завизжал и затопал передними лапами, едва его голова показалась над краем котлована. Все это время он не сводил ревнивого взгляда с торчащих кончиков лестницы, сойти с места нельзя, он же хороший и послушный, но все-таки оттуда пахнет чужими драконами…
– Да люблю я тебя, люблю, – сказал Иггельд.
Черныш ликующе завизжал и ринулся навстречу, Иггельд втянул голову в плечи, локти к бокам, ладонями закрыл лицо. Горячий и влажный язык хлестал по голове, отпихивал руки, Черныш все же умудрился раздвинуть ладони и вылизал лицо начисто. И хотя язык дракона просто шелковый, как у собаки, Иггельд чувствовал себя так, будто его вылизала гигантская кошка с ее шершавым, как терка, языком. Лицо горело, он даже пощупал брови: не содрал ли обрадованный зверь, сказал сердито:
– Ты уже взрослый кабан!.. Что ты прыгаешь, ты же дракон, а не…
Черныш подпрыгнул на всех четырех лапах, хвост с грохотом заходил из стороны в сторону. Треснуло и разлетелось в щепы бревно, а из облицовки стены полетели искры, запахло паленым.
– Ты что делаешь? – заорал Иггельд.
Черныш распахнул пасть, глаза с обожанием смотрели на самого лучшего на свете человека, по горлу прошло утолщение.
– Гру… гру, – громыхнуло, будто треснула каменная стена.
– И я тебя лу… блу, – ответил Иггельд и тут же пожалел о сказанном: