Басурманин. Дикая степь. Милена Миллинткевич
а всё никак не свыкнусь с речами твоими чудными. Людишки, сказываешь? Кто такие будут? Разбойнички, поди?
– Нечисть басурманская в лесах наших завелась.
– Чур тебя, чур! Неужто правду сказываешь?
Агафья перекрестилась. Озябшие пальцы плохо слушались. Она потянулась к чарке, взяв двумя руками, поднесла ее к губам и сделала большой глоток. Благодатное тепло разлилось внутри негой и покоем. Усталость, как рукой сняло. Старуха прикрыла глаза от удовольствия.
– Пей, я аще налью.
Зоремир поставил на стол горшок с кашей, принес ложки да каравай, завернутый в рушник, поставил на стол миску с жареной зайчатиной. Дождавшись, пока гостья допьет варево, подлил ей еще и сел напротив.
– Ешь, а после на палати – почевать. Устала, поди, с дороги–то? До зорьки поднимешься. Меня не жди. Я тебе корзинку–то соберу. А что с ентим со всем делать, тебе и без меня ведомо. Ворочаться тебе надобно. Аккурат, пока дорожка к заимке выведет, так и понадобишься.
– Ох, застращал совсем! Чудно сказываешь, да не понятно, – уплетая кашу за обе щеки, бубнила Агафья. – Заперси в своей глухомани. Травы да корешки сушишь, зелья всяческие варишь. Оно–то дело ладное, нужное. Моих припасов на всех хворых не хватат. Да только откель им взяться–то? Ни в Рязани, ни в деревнях ближайших, хворых и в тягости никого нету. То отбоя не было от нуждающихся: княжеские привечали, боярские звали, купеческие кликали, деревенские в ножки кланялися. А теперячи тишь да благодать. А ты мне всё про хворых толдычишь.
– Сказываю, значит так тому и быть! – огрызнулся Зоремир и отправил в рот добрый ломоть хлеба, положив по верх кусок зайчатины.
– Не серчай, мил человек! – отложила ложку Агафья. – Лучше поведай, откель про надобности мои прознал, коли я сама об них еще ничего не ведаю? Тебе всё наперед знамо. Над духами и людьми власть имеешь. В соседней деревне, вона, ярмарка. Я и не помышляла к тебе идтить. А вот же, отправилась в одну сторону, а пришла в другую.
– Позвал, вот и пришла.
Старик отложил ложку, обтер рот и уставился на Агафью.
– Внимай мне, ибо в скорости токмо тебе отчет и держать перед князем Рязанским. Половцы град его пожгли – разорили! Много людишек порезали – пожгли. Беда лютая пришла, да отвели глаза басурманские духи неба грозного. Воротится князь, злые языки будут нашептывать про Дикую степь и дальше, на Великое поле указывать. Токмо ты сказывай ему, пущай туда не идёт. Князю Мстиславу завсегда своим преданным слугам верить пристало! Усомнится – беду накличет лютую.
– Неужто знамо тебе было, что супостат явится? Отчего князю Мстиславу не поведал? Отчего весточку не прислал?
– Посылал я ему грамотку. Сказывал, чтобы не оставлял город свой, что воронье слетается на окрестные поля. Не послушал. Съехал со двора. Что князь! Он стар уже – умом богат, да силы на исходе. А тот, другой, годами молод. Не чтит старость, не кланяется мудрости. Сказывал ему, не ходи на закат, обожжешься. Пошел…
– Об ком это ты, Зоремирушка, сказываешь?
– О хане половецком