Ричард Длинные Руки – гроссфюрст. Гай Юлий Орловский
за ним лес и коричневый холм.
Сердце вот-вот разорвется, я осторожно повел пальцами дальше, изображение легко прокручивается, но дальше разные виды, а из меня неважный натурщик, уже осторожнее потащил бесконечную картинку обратно, пока в рамке не оказалась та озорная девушка с веснушками вокруг вздернутого носа.
На этот раз мне почудилось, что она чуть улыбнулась. Я проговорил с напряжением в голосе:
– Ты… как?
Она не ответила, но во взгляде я увидел интерес, а губы дрогнули в поощрительной улыбке.
– А как тебя зовут?
Ее лицо чуть изменилось, мне послышался ответ, я невольно переспросил:
– Как-как?
От портрета донесся слабый голосок:
– Кри…
Ее глаза в самом деле смотрят на меня, даже голову повернула чуть-чуть, а сам портрет словно бы обрел добавочную объемность. Я отступил, сердце колотится, кровь ударила в голову.
– Кри?..
– Кри, – донесся нежный голос.
– Это же надо, – прохрипел я, – ага, Кри… А полностью?
На этот раз она повернула голову и смотрела на меня уже не краем глаза, а прямо в мое лицо. Мне казалось, что надолго застыла, словно снова умерла, затем голосок прозвучал снова:
– Крис.
Я перевел дыхание, сердце едва не выпрыгнет, страшно и жутко, я уже видел на гобеленах вытканные картины битв, где цветные человечки дерутся на мечах и копьях, не должен бы вот так, но все равно…
– Ну да, – сказал я трясущимися губами, – понятно, дериватное сокращение и аффиксальное словопроизводство. То есть ты… Кристина, да?.. А Кристина – дериват от Кристианида. Эх, досокращаемся как-нибудь до полной наготы, что вообще-то для кого-то и весьма заманчиво… Кри, а ты кто?
Она долго молчала, что-то там происходит, надолго замирает, наконец снова посмотрела на меня, губы чуть шелохнулись, но ни слова я не услышал.
– Что, – спросил я, – ты помнишь?
Она посмотрела на меня в удивлении.
– Солнце… море… гидреты… айрспиды… всегда весело…
– Это хорошо, – сказал я, – когда все весело. Тебе там как?.. Может быть, сойдешь? У меня тут конфеты, сладости, кофе, пирожные…
Она произнесла ровным голосом:
– Нет.
– Не можешь? – спросил я без сожаления. – Или нельзя?
Она подумала, снова лицо и все изображение застыли, наконец произнесла тихо:
– Нехорошо.
Сердце мое заколотилось так, что в ушах загремели барабаны.
– Хорошо! – ответил я убежденно. – Что старая мораль понимает?.. Мы, молодые, лучше знаем, что есть хорошо!.. А они достают нас своим занудством, правилами, обычаями, всегда знают, как надо, а почему надо именно так, как хотят они? Мы – новое поколение, мы лучше знаем!.. разве не так?
Ее глазки заблестели, она произнесла нерешительно:
– Так…
– Тогда сойди, – предложил я. – Мы съедим эти пирожные, и ты снова вернешься на свое место. Никто не узнает!
Она