Россия и Южная Африка: три века связей. Ирина Филатова
отыскали их, можно сказать вновь».
Блок не делал вид, будто делится плодами собственных наблюдений над жизнью африканских народов. Он ссылался на труды путешественников: Джона Бэрроу, которого не раз цитировал еще Головнин, и берлинского профессора Лихтенштейна.
Густав Блок приложил к своим запискам десять рисунков. Здесь и панорама Кейптауна, и улица, и продавец фруктов, африканцы, готтентотка в европейском костюме и шляпе, как у лермонтовской княжны Мери. Блок словно старался приблизить жителей мыса Доброй Надежды к русскому читателю.
Бутаков тоже немало писал об африканцах и их участи в Капской колонии[38].
Но все же таких очерков было неизмеримо меньше, чем можно было ожидать. И даже лучшие из них не шли в сравнение с записками Головнина по широте охвата материала, по научности подхода и глубине мысли. Сказалось николаевское время. Адмирал Макаров писал позже о моряках николаевской России: «...На ученые работы стали смотреть весьма узко... Ученые труды наших моряков почти прекратились»[39].
Обломов на Юге Африки
Чего искал в дальних странах, зачем поехал туда автор «Обыкновенной истории», еще не дав читателю ни «Обломова», ни «Обрыва»?
Сам он отвечал на этот вопрос так: «Если вы спросите меня, зачем же я поехал, то будете совершенно правы. Мне сначала, как школьнику, придется сказать – не знаю, а потом, подумавши, скажу: а зачем бы я остался? Да позвольте еще: полно – уехал ли я?.. Разве я не вечный путешественник, как и всякий, у кого нет своего угла, семьи, дома? Уехать может тот, у кого есть или то, или другое. А прочие живут на станциях, как и я в Петербурге, и в Москве»[40].
Так писал И.А. Гончаров в Петербург семейству Майковых еще в начале плавания. Всяко подчеркивал, как мало интересуют его новые впечатления. «...Само море тоже мало действует на меня, может быть от того, что я еще не видал ни безмолвного, ни лазурного моря. Я кроме холода, качки и ветра да соленых брызг ничего не знаю. Приходили, правда, в Немецком море звать меня смотреть на фосфорический блеск, да лень было скинуть халат, я не пошел. Может быть, во всем этом и не море виновато, а старость, холод и проза жизни».
«Просто лень», – пишет он в этом письме, а потом это письмо с юмористической торжественностью называет: «Это вступление (даже не предисловие, то еще впереди) к Путешествию вокруг света, в 12 томах, с планами, чертежами, картой японских берегов, с изображением порта Джаксона, костюмов и портретов жителей Океании И. Обломова».
Лень – и кругосветное путешествие, трудное и опасное в те времена. И обещание многотомных путевых записок пером Обломова!
В низенькой каюте фрегата, с авансом, взятым под будущее произведение у издателя «Отечественных записок», и двумя тысячами рублей, занятых у брата, сидел он, куря сигару. Первый классик русской литературы, отправившийся в кругосветное путешествие, сам себя называвший
38
[
39
[
40
Путевые письма И.А. Гончарова из кругосветного плавания. Публикация и комментарии Б. Энгельгардта // Литературное наследство. 22–24. М., 1935. (