Теща. Виктор Улин
– ему не нужен никто вообще; он, кажется, до сих пор девственен, как Иммануил Кант. Петьке не нужно ничего, кроме компьютера, около которого он проводит сутки напролет: днем на работе, дома по ночами – распыляя свое либидо на понятные лишь ему строчки программных команд.
Все люди разные.
Но Костя родился таким, что ему жизненно необходимостью было женское тело.
В познании мира он меня опередил, наши отношения уже не могли продолжаться на прежнем уровне.
9
А дальше получилось так, что наша дружба прекратилась из-за внешних обстоятельств.
Тратить бесценное время жизни на учебу с массой никому не нужных предметов – историй без истории и географий за «железным занавесом» – в нашей микрорайонной школе Костя не хотел. О какой-то хорошей, специализированной, в его случае речи не шло и он решил поступать в училище искусств – пристанище истинных художников.
Там существовал какой-то подготовительный то ли класс, то ли курс, и Костя перешел в училище, не дожидаясь конца первой четверти восьмого класса.
После этого мы виделись с ним всего раза три, и то случайно.
Правда, в богемном окружении Костя как-то оттаял и снова слегка расцвел, нашим встречам был почти рад.
Но все равно я чувствовал, что – говоря языком физики, который тогда на какой-то момент казался мне интересным – сам еще лечу на первой космической скорости, остаюсь на земной орбите при прежних интересах. А Костя уже развил вторую и устремился от Земли к другой планете: то ли к Марсу, то ли к Сатурну. А, возможно, даже разогнался до третьей и был готов навсегда покинуть пределы Солнечной системы.
Костя сделался старше, рассудительнее и злее.
Мы вели прежние разговоры о женщинах: иных общих тем у нас не существовало, поскольку я был чужд искусствам, а Костя ни черта не понимал в математике.
Но и о женщинах Костя говорил без прежнего приподнятого восторга.
Как понимаю я теперь, он непрерывно прокручивал в памяти ночи, проведенные со своей любовницей. Причем вспоминал не ощущения, а знания, которые получил не там, не так и, возможно, все-таки не вовремя.
Во мне остался один из последних разговоров, состоявшийся в сквере на перекрестке улиц Ленина и Коммунистической – бывшей Сталина – за два квартала от кинотеатра «Родина», где полгода назад мы наслаждались мороженщицей без трусиков и строили чувственные планы.
Было холодно, деревья почти сбросили листву, темно зеленели только пихты, рассаженные по углам.
Мы сидели на белой скамейке; мимо нас – и рядом по гравийным дорожкам и по улице за гранитным парапетом – шагали прохожие.
На соседнюю скамейку села женщина лет тридцати.
По погоде на ней было длинное демисезонное пальто; когда она закинула ногу на ногу, показались ноги, сияющих над краями модных по тому времени «сапог-чулок». Женщина раскрыла сумочку, достала голубую с белым пачку «Ту-134», вытряхнула сигарету, щелкнула зажигалкой. До нас донесся легкий запах бензина: газовых в те времена не