1920 год. Советско-польская война. Юзеф Пилсудский
артиллерии, так как стреляла только одна батарея, за считаные минуты огонь пехоты и пулеметов буквально смел атаку кавалерии, которая пыталась помешать нам спокойно отойти. До этого я не мог себе даже представить, чтобы события, свидетелем которых я потом явился, вообще могут иметь место. С недоверием присматривался я и к способам применения кавалерии едва ли не по образцу номадов, сильно напоминающему стародавние времена, так хорошо знакомые нашим праотцам, времена татарских набегов. Кавалерия, идущая, так сказать, без организованных тылов на далекие расстояния, добывающая пропитание для людей и лошадей единственно за счет поедания, как саранча, всего, что попадется под руку, волочащая за собой долговременные запасы боеприпасов, чего никогда не возил с собой татарин, вооруженный пикой и луком, – такая кавалерия, сформированная в отдельную армию, представлялась мне и представляется до сих пор своего рода стратегическим нонсенсом. Не придавая ей, повторяю, большого значения, я все ее успехи на других советских фронтах, о чем имел лишь общие сведения, относил скорее за счет внутренних недостатков воюющих против нее войск, чем за счет действительной ценности такого способа ведения войны.
У меня не было повода изменить свое мнение и после первых успехов конницы Буденного, которые совпали с окончанием нашего контрнаступления против п. Тухачевского. Потому что я нигде не видел разбитых ею наших войск. Первые попытки прорвать нашу линию восточнее Козятына были отбиты частями нашей 13-й дивизии. Я также совсем не удивился, когда кавалерия Буденного – употреблю не совсем подходящее выражение – прорвала наш фронт, что, впрочем, нетрудно было сделать, и вклинилась, но неглубоко, в наш тыл. Я рассчитывал, что совместными усилиями пехоты и кавалерии нам сравнительно легко удастся разбить конницу Буденного хотя бы по частям и вынудить ее отступить. Учитывая то, что я вовсе не собирался упорно держаться за тот или иной клочок занятой территории, я был полон решимости маневрировать свободно, ничуть не связывая себя удержанием какого-либо населенного пункта или кусочка земли. Меня несколько обеспокоила внезапная паника в тылу, но я еще не замечал сколь-нибудь существенного ее проявления – в моральном плане – во фронтовых войсках.
Поэтому, когда в конце нашего контрнаступления на севере я оценивал обстановку и делал из нее выводы для принятия дальнейших решений, недооценивая при этом действия Буденного, я решил, оставив пока в покое Северный фронт, постараться возможно быстрее покончить с конницей Буденного и лишь потом перебросить большую часть сил на север, чтобы перейти в решающее наступление там, где сосредоточивались самые крупные силы противника. Учитывая то, что на севере, где он только что потерпел поражение, противник вряд ли сможет быстро в течение месяца перегруппироваться, я считал, что, не реорганизуя свой Северный фронт, успею перебросить туда новые силы для проведения решающей операции. И я бросил на юг одну из лучших наших дивизий – третью, выведенную