Лето бабочек. Хэрриет Эванс
об отце мама рассказала, что та самая книга была монографией о массовом бегстве шахтеров из оловянных рудников Корнуолла в Калифорнию во время Золотой лихорадки.)
Мамины пальцы переплелись с папиными, когда он протянул ей книгу, и во время прикосновения их взгляды встретились. Они оба почувствовали одно и то же: и мгновенно все поняли.
Есть их фотография, сделанная в их первое лето вместе. Они стоят перед Бодлианской библиотекой. Папа – блондин с квадратной челюстью. Он обнимает маму одной рукой, как будто хвастаясь ею перед камерой, а она, в свою очередь, обнимает его за талию. Ее волосы огромным ореолом разбегаются кудряшками вокруг веснушчатого, с яблочным румянцем лица, ее груди торчат как тугие крошечные бутоны из-под тонкого полосатого жилета, а свободная рука широко распахнута, и она улыбается, голова упирается в солнце, а папа улыбается ей, как будто не может поверить, что с ним эта экзотическая, чувственная богиня. А именно такой она и была.
(Я совсем не похожа на тех золотых, прекрасных людей, как бы мне ни хотелось. Я темная, долговязая и косоглазая – «постоянно с недовольным лицом», как говорил Джонас, хотя я не нарочно так выгляжу. Обычно люди подходили к моей маме и глазели на мою подвесную коляску в стиле 50-х, одно из пожертвований Женского Общества Ислингтон. «Какая очаровательная малы…» – начинали было они, и слова застревали у них на губах, когда я смотрела на них суровым взглядом, со сжатыми в злую розочку губками.)
После отличного года в Оксфорде мама рассталась с отцом, и оба они так сильно рыдали при расставании у терминала аэропорта, что стюардесса вынуждена была попросить их разойтись, так как они нервировали других пассажиров. Они разломили свой любимый Альбом Вашти Баньян надвое, и каждый забрал половинку – ох, юношеская любовь! Когда я была маленькой, на этом эпизоде у меня округлялись глаза от восхищения такой дерзостью, а в подростковом возрасте – от романтичности этой сцены. Теперь я закатываю глаза, когда думаю об этом: как они могли так поступить с ценной пластинкой.
Мама вернулась в Нью-Йорк, чтобы окончить колледж, но потом, к бесконечному разочарованию своих родителей, забросила учебу и, продав жемчужное ожерелье, подаренное ей на шестнадцатый день рождения, улетела обратно в Лондон, драматично появившись на пороге отца в Оксфорде. Она тут же переехала к нему. Они повесили пустой футляр из-под ожерелья над входной дверью, как символ своей любви.
Однажды, примерно через год, они решили пожениться. По словам мамы, от нечего делать. Пошли в загс с соседом и парой старых друзей в качестве свидетелей, а потом поужинали в баре напротив Хаддингтона. Никаких родственников. Детство моего отца было почти как мамино: единственный ребенок немолодых родителей, только в его случае они уже умерли, когда он был подростком. Последние два года, во время учебы в интернате, он проводил каникулы у друзей, перед тем как поступил в Оксфорд. У него еще был троюродный брат, Альберт, в Бирмингеме, которого он видел только пару раз в жизни, а мама