Лето бабочек. Хэрриет Эванс
не видим?
– Ты помнишь, мама? Женитьба? Развод? Все эти дела с бывшей женой? И как ты приказала ей убираться и назвала сукой? – Себастьян пихнул меня, в шутку, но слишком сильно, так что я почти повалилась в сторону, упав на Малка.
– Себастьян! – гневно выпалила юная Шарлотта с выпученными глазами, смотря то на мать, то на меня.
Наступила короткая, напряженная пауза. Цинния чудесным образом смахнула ее одним пренебрежительным взмахом бледной руки. Она пожала мне руку.
– Что было, то прошло, дорогой, Нина знает это. Так вот, на прошлой неделе я встретилась с замечательным автором детской литературы, который, я уверена, тебе понравится…
Я ждала приглашения на ланч, придумывая, как отказаться. Некоторые собирают Лалик, некоторые – статуэтки персонажей из «Стар Трека»: Цинния коллекционировала людей. Ее обеды выходного дня в доме Фейрли на окраине Хит были легендарными. В первый год учебы в колледже, когда мы уже с Себастьяном были хорошими друзьями, как-то в воскресенье меня пригласили в Хай Мид Гарденс. Все там уже знали мое имя.
– Нина! Чудесно, что ты пришла! – Закричал седовласый, сутулящийся отец Себастьяна, Дэвид, распахивая дверь и обнимая меня своими большими руками. (Фейрли очень любили крепкие объятия.)
– Проходи! Мы так рады видеть тебя здесь, Себастьян все время о тебе говорит. Ты будешь джин с тоником? Не обращай внимания на шум, мы там поставили пианино, и Клаудио пытается его опробовать.
На том первом обеде был член законодательного собрания, классический пианист, еще трое, которые выделялись своей шикарной речью, и два писателя. Я не была ими впечатлена: в конце концов, моя мама была писателем. Но скоро я поняла, что они не были на нее похожи. Они и правда были Писателями: один из них был романист, который вошел в шорт-лист премии Орандж Прайз, и у него была дочь по имени Джонерил; другой писал в жанре военной истории и был похож на итальянца. Мама, со всеми ее причудами, никогда не называла никого «симпатико», и кроме того, мы с ней обе верили, что король Лир был мерзким стариком, заслуживающим своей судьбы.
Что касается остального – перепела, обжаренные в красном вине, теннисный корт, старая мебель из красного дерева и разговоры за ланчем, в которых все, включая десятилетнего Марка, должны были принимать участие и слушать, – открытый экзотизм всего вокруг был для меня в новинку. Я честно не думала, что люди вот так живут, мне казалось, что такое может быть только в книгах. Таким же открытием было то, что они были рады меня здесь видеть. Что Себастьян говорил обо мне. Я, правда, не могла понять (и не могу до сих пор, спустя семь лет), почему он выбрал меня, почему мы стали так близки. Я знаю только, что это был первый раз, когда я чувствовала себя самой собой, а не кем-то, прячущимся в маме, или в миссис Полл, или тенью Джонаса, бледной мошкой в классе, наполненном бабочками.
В тот день я в первый раз переспала с Себастьяном, и это вообще был мой первый раз. Это было в его комнате, где на стенах висели черно-белые книжные плакаты, изображавшие кучу персонажей: Брандо, Хемингуэй, плакат из «Выпускника». Во время чая,