Жизнь и другие смертельные номера. Камилла Пэган
оба.
Он отшатнулся.
– Либби, ты мне ни капельки не сочувствуешь? Знаешь, как это было трудно! Я уж много месяцев работаю над собой.
Какая прелесть. Значит, пока моя опухоль росла от размеров горошины до оливки, а потом лимона – почти в том месте, где точно так же должен был проходить те же вехи ребенок, которого я так хотела, – Том совершенствовал свою блицпрезентацию темы «Я разрываю наш брак».
– Том, Том, Том, – сказала я, проводя пальцем по ленте для ножей – она запылилась, но этим я займусь позже. – Ты потерял право на сочувствие три минуты назад. А теперь катись из дома, пока я опять ничем тебя не ткнула.
3
Сорвалась бы я с цепи, если бы эта история с Томом не раскрылась таким образом? Трудно сказать. Том в конце концов сознался бы, хотя подозреваю, что если бы у меня была возможность сообщить ему дурную новость с большой буквы, он бы молчал в тряпочку до самой моей смерти. Как бы это было удобно для него. Так и представляю, как он всем объясняет: «Я так любил жену, что после ее безвременной кончины не могу смотреть на других женщин. Поэтому теперь встречаюсь с мужчинами».
Но, как это часто случается, Тому не терпелось раскрыть карты, и новость, вылетевшая из его рта, была так ужасна, что я и вздохнуть не могла, не то что сообщить ему о бомбе у меня внутри.
Не могу точно сказать, что происходило после того, как Том ушел из дома; помню только, что лежала на полу перед входной дверью, прижимаясь щекой к холодному дереву, и желала исчезнуть. Возможно, именно так я и провела все это время. Признание Тома для меня было как акустический взрыв, распространяющий ударные волны: мой муж – гей? А кто же я? Даже если ему вроде бы нравятся мужчины, он так меня любит, что ему все равно… так, что ли? «Я не говорю, что нашему браку конец». Может быть, я сумею притвориться, что не слышала этого. «Ты ведь давно знала, правда?»
Возможно, мы могли бы забыть обо всем и продолжать жить как ни в чем не бывало, пока я не умру. «Что с тобой, Либби?»
В любом случае мне хватило глупости, чтобы не позвонить Полу: я говорила себе, что он, наверное, сейчас едет в Йельский клуб или в «Барни-Гинграсс», или еще куда-нибудь, чтобы угостить обедом и выпивкой какого-нибудь залетного инвестора хедж-фонда[3], которым он управлял. (А еще мне хотелось сыграть в игру – подождать и посмотреть, дойдут ли до него сигналы беды, которые я посылаю по телепатической системе связи, якобы существующей у близнецов, хотя я в это не очень-то верю.) Собравшись наконец с силами, чтобы отлепить себя от пола, я нашла в аптечке снотворное Тома, приняла таблетку, потом, подумав, еще одну, и все прочее утонуло в тумане, кроме рыданий и лихорадочного поедания целой упаковки печенья с шоколадной крошкой.
Утром я проснулась в лужице слюны. Блеющий звонок несся из мобильника, который я наконец отыскала между диванных подушек.
– Добрутро, Пол, – пробормотала я. Было еще темно, но Пол из тех ненормальных, которым требуется не больше шести часов сна; а с тех пор как он открыл для себя амфетамин по рецепту, – не больше четырех-пяти.
– В
Инвестиционный фонд, ориентированный на максимизацию доходности при заданном риске или минимизацию рисков для заданной доходности.