Философия права русского либерализма. Анджей Валицкий
делают относительными все нравственные принципы и делают это за деньги.
В своем великом романе “Братья Карамазовы” Достоевский сатирически изобразил Владимира Спасовича, знаменитого русского адвоката польского происхождения, под нелепо звучащей фамилией Фетюкович. Как защитник либеральных, гуманных взглядов на уголовное право, Спасович был столь ненавистен Достоевскому, что он без колебаний назвал его “прелюбодей мысли”. Он описал его и на страницах своего Дневника в связи с делом Кроненберга – отца, который жестоко избил свою семилетнюю дочь, но благодаря Спасовичу был оправдан присяжными. В особенное негодование Достоевского привел тот факт, что Спасович, защищая своего клиента, затронул “святость семьи” – идею, особенно дорогую и священную для русских консерваторов. Так же и в “Братьях Карамазовых” он высмеял попытки Фетюковича взывать к “славной истории” России и специфически русскому чувству справедливости. Записки Достоевского объясняют причины его гнева: по его мнению, Спасович, как адвокат и поляк, не мог понять, что для русских ничто священное не может быть сведено к некому абстрактному принципу, что сама манера обращения к таким принципам была характерна для законнического сознания Запада. Разрешите процитировать некоторые отрывки:
“Спасовичу. Святыня семьи. Мы, слава богу, еще русские, а не французские буржуа, которые защищают свое семейство и собственность мимо всяких соображений, потому только, что они – семейство и собственность и составляют у них так называемый l’ordre. Нет, мы даем себе отчет и даже в минуту необходимости будем действовать скорее по совести, чем по необходимости.
Полноте, г-н Спасович, полноте, образумьтесь, какие тут банковские билеты!.. правда, вы в таком положении… Семья: Возводите это в принципы за границей. А у нас – никакая из святынь наших не боится свободного исследования, знали ли вы это, г-н Спасович. Ну так знайте. Мы русские и гордимся нашими особенностями. Наше православие само переводит Библию. У нас нет святынь quand-même… Нет, г-н Спасович, не вводите к нам этих дрянных правил”[200].
Достоевский, правда, не выступал в защиту жестоких наказаний; в частности, он никогда не был приверженцем смертной казни[201]. С другой стороны, он никогда не переставал подчеркивать, что за преступлениями должны следовать строгие наказания (такие, как тюремное заключение и каторжные работы), что снисходительные оправдания безответственны и безнравственны[202]. Он сурово порицал модную теорию о том, что “преступление есть болезненное состояние, происходящее от бедности и от несчастной среды”[203], и приходил в ярость, когда последователи этой теории ссылались на ее близость к традиционному русскому убеждению в том, что преступление – это несчастие, а преступники – несчастные[204]. Он утверждал, что на самом деле это распространенное мнение и “теория среды” противоречили друг другу, поскольку первое вытекало из христианского убеждения в том, что все виновны, в то
См.: Достоевский и проблема наказания // А. А. Гольденвейзер “В защиту права”. С. 67–73.
По мнению Достоевского, суровое наказание было бы полезно для самих преступников. Он писал: “Не хотел бы я, чтобы слова мои были приняты за жестокость. Но все-таки я осмелюсь высказать. Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них” (