Комната Джованни. Джеймс Артур Болдуин
дурак и трус, но почти каждый из нас или дурак, или трус, а в большинстве – и то и другое. Мне он даже чем-то нравился. Жак был глуповат и очень одинок. Теперь я понимаю, что презирал его, оттого что презирал самого себя. Он мог быть невероятно щедрым, но мог быть и отвратительно скупым. Ему хотелось казаться «своим парнем», однако он никому не доверял. Чтобы как-то это компенсировать, он сорил деньгами, и этим пользовались все, кому не лень. Прилив щедрости кончался тем, что он плотно застегивал бумажник, запирался в квартире и предавался жалости к себе – единственное, что хорошо ему удавалось. Думаю, именно он и его огромные апартаменты, обещания, данные с благими намерениями, виски, марихуана, оргии помогли убить Джованни. Так, возможно, и было. Впрочем, мои руки не меньше запачканы кровью.
Кстати, я встретил Жака сразу после вынесенного Джованни приговора. Он сидел, укутавшись в теплое пальто, на веранде кафе и пил vin chaud[2]. Никого больше на веранде не было. Когда я проходил мимо, он подозвал меня.
Жак плохо выглядел – лицо воспаленное, глаза за стеклами очков выглядели как глаза умирающего, мучительно жаждущего спасения.
– Ты слышал о Джованни? – прошептал он, когда я подошел.
Я кивнул. Зимнее солнце ярко светило, и я почувствовал себя таким же холодным и далеким, как солнце.
– Это ужасно, ужасно, – простонал Жак. – Просто ужасно.
– Да, – согласился я. Больше сказать мне было нечего.
– Я все думаю, почему он это сделал? – продолжал Жак. – Почему не обратился за помощью к друзьям? – Он посмотрел на меня. Мы оба знали, что последний раз, когда Джованни попросил у него денег, Жак ему отказал. Я промолчал. – Говорят, он начал курить опиум, – сказал Жак. – На это нужны деньги. Ты слышал об этом?
Да, я слышал. Это была версия журналистов, и у меня были основания в нее верить: я помнил, в каком отчаянии был Джованни, как тот ужас, что с ним творился, затягивал его в какую-то бездонную пропасть. «Я хочу убежать, – говорил он мне. – Je veux m’evader[3] с этим грязным миром, с этим грязным телом. И грязной любви тоже не хочу».
Жак ждал от меня ответа. Я смотрел на улицу и думал о Джованни: как понять, что его никогда больше не будет.
– Надеюсь, моей вины тут нет, – произнес наконец Жак. – Да, я не дал ему денег. Но знай я, что произойдет, – отдал бы все, что у меня есть.
Но мы оба понимали, что это ложь.
– А вы с ним… Вы были счастливы? – спросил Жак.
– Нет, – ответил я и поднялся. – Лучше бы ему не уезжать из своей деревушки в Италии, выращивать оливы, завести кучу ребятишек и поколачивать жену. Он любил петь, – вдруг вспомнил я, – так и прожил бы жизнь, распевая песни, и умер бы в собственной постели.
И тут Жак сказал то, что меня удивило. Если покопаться, в людях полно сюрпризов – даже для них самих.
– Никому не дано остаться в садах Эдема, – сказал он. – Интересно, почему?
Я ничего не ответил, попрощался и ушел. Гелла давно вернулась из Испании, мы договорились
Крепкое (или подогретое) вино (
Я хочу расстаться (