Дейдара. Отверженный. Виктор Сергеевич Эрленеков
центру, правый, приём!
– Как пиздец? Совсем? Приём.
– Управляемая пятисотка, КП в пыль, Приём!
– Да как так-то! Кто тут, блядь теперь пыхтеть будет, приём!
– Твоих сколько? Приём!
– Отделение! Рассчитаться, о потерях доложить!
– Левый, твоих сколько? Приём!
– Половина двухсотые, пятнадцать трёхсотые, трое сильно. В строю я и ещё четверо, приём!
Я приподнял голову, чтобы осмотреть позиции своего отделения. Картина была ужасная. За счёт того, что я сменил позицию, я остался жив. Весь основной укреплённый район был одной сплошной воронкой. Останки тел и снаряжение было разбросано в хаотичном порядке. Корд хорошая штука, но он так сильно грохочет, что ни черта не слышно. Судя по картине, наши позиции закидали тяжёлыми минами. Теперь я один в поле воин. Но самое страшное, что в лесу снова движение.
– Левый, вытаскивай трёхсотых, кого можно, отходи, приём!
– Правый, твоих сколько? Приём!
– Отделению пиздец, я один, Приём!
– Какого хуя, приём!
– Сука, отводи людей, я тут херачить буду, отвлеку, приём!
– Охуел? Нас и так мало, Приём!
– У меня нога отлетела, мне самому пиздец, отходи, пока я не сдох, Приём!
– Понял тебя, брат, рад был служить с тобой, Приём!
– И ты тоже ничего, докричись до арты, квадрат правее и мой, Приём!
– Понял тебя. Кому чего передать? Приём!
– Вали уже! Нет у меня никого, Приём!
– Принял.
А что я мог сказать ещё? Там пятеро живы, может кого из раненых вытащат, а я? Всё отделение в труху, как я их жёнам и матерям в глаза смотреть буду? А тут от меня хоть какая-то польза. Я сгрёб все ленты, все три по пятьдесят в каждой, ещё половина в аппарате. Значит минут десять продержусь, успеют отойти.
Я держался. Бил чуть ли не одиночными. Выцеливал каждую цель. Потом перетаскивал своего дружбана на новое место и снова бил. У меня ещё оставалась одна лента, а сколько прошло времени я не знаю. В какой-то момент меня что-то обожгло ниже колена. Наверное, в другой раз я бы расстроился, увидев, что произошло с моей ногой, но сейчас, пока адреналин шкалил, я вколол себе ампулу военного обезболивающего, попросту морфин, перевязал автоматным ремнём ногу, и стараясь не сильно задевать открытой костью землю, продолжил бить гадов. Уходить мне теперь точно некуда. Когда ленты почти не осталось, меня сильно толкнуло пониже лопатки, тело буквально прожгла такая БОЛЬ, какой я никогда в жизни не ощущал. Посмотреть назад я не мог, но по брызгающей крови, и онемевшему враз обрубку я понял, теперь мне осталось только помолиться, если успею.
Я молился, перевернувшись на спину, и глядя в облака, молился о том, чтобы ребята успели дойти к своим, чтобы эта чёртова война остановилась, наконец, я молился о том, чтобы парни и девушки в двадцать лет, ходили на свиданья и женились, наслаждались жизнью, а не нюхали собственное дерьмо, вытекающее вместе с кровью. Жизнь уходила, но уйти просто так я не хотел, поэтому я взял пару Ф-1, выдернул у них чеки, потом навалился на рычаги грудью, и освободил скобы.