Люди сороковых годов. Алексей Писемский
что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя – ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где – превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни – безбожно и жестоко с вашей стороны!
Проговоря это, Павел встал и ушел. Полковник остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч был болен теперь и почти без рассудка. «Неужели это, шельмец, он все сам придумал в голове своей? – соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве – и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же. Так прошел почти целый день. Павел, видимо, дулся на отца и хоть был вежлив с ним, но чрезвычайно холоден. Полковнику наконец стало это невыносимо. Мысли, одна другой чернее, бродили в его голове. «Не отпущу я его, – думал он, – в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!» – Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.
– За что же ты сердишься-то и дуешься? – прикрикнул он наконец на сына, когда вечером они снова сошлись пить чай.
– Я? – спросил Павел, как бы не желавший ничего на это отвечать.
– Я?.. Кто же другой, как не ты!.. – повторил полковник. – Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
– А про что же? – спросил Павел хладнокровно; он хорошо знал своего старикашку-отца.
– А про то, что все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом, только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!
– Я никак этого прежде и не мог сказать, никак! – возразил Павел, пожимая плечами. – Потому что не знал, как я кончу курс и буду ли иметь право поступить в университет.
– Нет, не то, врешь, не то!.. – возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. – Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! – прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. – Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
– И того не могу сделать, – возразил Павел, опять пожимая плечами, – никак не могу себе позволить оскорбить человека, который участвовал и благодетельствовал мне.
– Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал – в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут,