Люди сороковых годов. Алексей Писемский
пунш, который Семен Яковлевич пил по вечерам, был какой-то красивый и необыкновенно, должно быть, вкусный. Совестливые до щепетильности, супруг и супруга – из того, что они с Павла деньги берут, – бог знает как начали за ним ухаживать и беспрестанно спрашивали его: нравится ли ему стол их, тепло ли у него в комнате? Павел находил, что это все превосходно, и принялся вместе с тем заниматься латинским языком до неистовства: страницы по четыре он обыкновенно переводил из Цицерона[37] и откалывал их Семену Яковлевичу, так что тот едва успевал повторять ему: «Так, да, да!»
– Я и текст еще выучил, – прибавил Павел в заключение.
– И текст, давайте, спросим, – говорил Семен Яковлевич с удовольствием.
Павел и текст знал слово в слово.
– Эка памятища-то у вас, способности-то какие! – говорил Семен Яковлевич с удивлением.
Павел самодовольно встряхивал кудрями и, взяв под мышку начинавшую уж становиться ему любезною книжку Цицерона, уходил к себе в комнату.
Между тем наступил великий пост, а наконец и страстная неделя. Занятия Павла с Крестовниковым происходили обыкновенно таким образом: он с Семеном Яковлевичем усаживался у одного столика, а у другого столика, при двух свечах, с вязаньем в руках и с болонкой в коленях, размещалась Евлампия Матвеевна, супруга Семена Яковлевича.
В одно из таких заседаний Крестовников спросил Павла:
– А что, вы будете нынче говеть?
– Да, так, для формы только буду, – отвечал тот.
– Зачем же для формы только? – спросил Крестовников несколько даже сконфуженным голосом.
– Некогда, решительно! Заниматься надо! – отвечал Павел.
– Нет, вы лучше хорошенько поговейте; вам лучше бог поможет в учении, – вмешалась в разговор Евлампия Матвеевна, немного жеманничая. Она всегда, говоря с Павлом, немного жеманилась: велик уж он очень был; совершенно на мальчика не походил.
Павел не согласен был с ней мысленно, но на словах ничего ей не возразил.
В страстной понедельник его снова не оставили по этому предмету в покое, и часу в пятом утра к нему вдруг в спальню просунул свою морду Ванька и стал будить его.
Павел взмахнул на него глазами.
– Семен Яковлевич приказали вас спросить, пойдете вы к заутрене? – спросил Ванька сильно заспанным голосом.
Павлу вдруг почему-то стало совестно.
– Пойду, – отвечал он и, чтобы не дать себе разлениться, сейчас встал и потребовал себе умываться и одеваться.
Ванька спросонья, разумеется, исполнял все это, как через пень колоду валил, так что Семен Яковлевич и Евлампия Матвеевна уже ушли, и Павел едва успел их нагнать. Свежий утренний воздух ободряющим и освежающим образом подействовал на него; Павел шел, жадно вдыхая его; под ногами у него хрустел тоненький лед замерзших проталин; на востоке алела заря.
Приходская церковь Крестовниковых была небогатая: служба в ней происходила в низеньком, зимнем приделе, иконостас которого скорее
Цицерон Марк Туллий (106-43 до нашей эры) – древнеримский оратор, философ и политический деятель.