Люди сороковых годов. Алексей Писемский
Павел.
– Как это возможно, что у нас готовилось!.. Щи какие-нибудь пустые, – возразил Макар Григорьев, вслед за тем встал и, приотворив немного дверь в сени, крикнул: – Эй, Огурцов!
На зов этот в комнату проворно вошел малый – лет двадцати пяти, в одной рубахе, с ремешком в волосах и в хлябающих сапожных опорках на ногах.
– Здравствуйте, батюшка Павел Михайлович, – сказал он с веселым и добрым лицом, подходя к руке Павла.
– Нет, не надо! – отвечал тот, не давая ему руки и целуя малого в лицо; он узнал в нем друга своего детства – мальчишку из соседней деревни – Ефимку, который отлично ходил у него в корню, когда прибегал к нему по воскресеньям бегать в лошадки.
– Вот какой ты стал большой, – сказал ему Павел.
– Да, батюшка Павел Михайлович, и вы ведь тоже выросли, – сказал Ефим с прежним веселым лицом.
– Это что, брат, хвастать-то: осина что ни есть – и та растет! – перебил его Макар Григорьев. – А ты вот что, – продолжал он уж повелительным голосом, – поди в Московский трактир к Печкину, – слышь!.. Вот тебе двадцатипятирублевая!.. – И при этом Макар Григорьев хвастливо вынул из жилетного кармана двадцатипятирублевую бумажку и подал ее Огурцову. – Возьми ты там порцию стерляжьей ухи, – слышь! – самолучшего поросенка под хреном, жареного, какое там есть, и бутылку шипучего-донского!.. Сладенького еще чего-нибудь бы надо – забеги в Охотный ряд к Егорову в лавку и спроси, чтоб фруктов тебе каких-нибудь самолучших дал – десяток.
– Помилуй, куда же ты этакий обед заказываешь! Я решительно не могу всего этого съесть, – воскликнул Павел.
– Вона, не могу! – воскликнул, в свою очередь, Макар Григорьев. – Знаем ведь тоже: приходилось по делам-то нашим угощать бар-то, а своему господину уж не сделать того… Слава тебе господи, сможем, не разоримся, – заключил Макар Григорьев и как-то самодовольно усмехнулся.
Огурцов, в тех же опорках и только надев мятую-измятую поддевку, побежал и очень скоро, хоть не совсем исправно, принес все, что ему было приказано: хлеб он залил расплескавшейся ухой, огурец дорогой уронил, потом поднял его и с, песком опять положил на тарелку. Макар Григорьев заметил это и стал его бранить.
– Экой дурак-мужик, эка дура! – И сам между тем принялся так же неаккуратно и неумело расставлять перед Павлом все кушанья; Огурцов тоже помогал ему. Видимо, что оба они желали услужить – и оба не умели.
– Сам-то ты покушай со мною, – сказал Павел Макару.
– Нет, не стану; я ведь уж обедал! – отвечал тот, отворачиваясь и покраснев немного: такое ласковое и бесцеремонное приглашение барина его сконфузило!
Павел стал обедать; уха, поросенок и жареный цыпленок оказались превосходными, но всего этого он съесть, разумеется, не мог.
– Позови стряпушку! – сказал Макар Григорьев Огурцову.
Тот пошел. Павел думал, что придет какая-нибудь женщина, но оказалось, что пришел замаранный мальчишка.
– На, убери – это барчиково кушанье; чтобы все у меня было цело, – сказал ему Макар Григорьев.
Стряпушка