Масоны. Алексей Писемский
исполнять ту и другую должность.
«Вот тебе на! – подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. – Каким же это образом адмиральша, – все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть, свое поместье, – приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись, решил:
– Роман тут какой-нибудь!
– Роман? – воскликнула Миропа Дмитриевна с сильно засветлевшимися глазками.
– Конечно, роман! – повторил Аггей Никитич. – В Варшаве это почти каждодневно бывает.
– Но роман у дочери, я полагаю, а не у старухи, – заметила Миропа Дмитриевна.
– Вероятно! – подтвердил капитан. – И скажите, эта дочка хорошенькая?
– Очень!.. Очень!.. – почти взвизгнула Миропа Дмитриевна. – Сначала я ее, – продолжала она, – и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу: в одной комнате сидит адмиральша, а в другой дочь, которая, вероятно, только что встала с постели и стоит недалеко от окна в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, – и что это за красота у ней личико и турнюр весь – чудо что такое! Ну, вообразите вы себе сливки, в которые опущены листья розы!
Капитан при этом как бы даже заржал слегка.
– Это хорошо, должно быть! – произнес он.
– Удивительно, неописанно хорошо!.. – подхватила Миропа Дмитриевна. – И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо сказали, что тут какой-нибудь роман, потому что у дочери, тоже как и у матери, лицо очень печальное, точно она всю ночь плакала.
– Будешь плакать, как эта проклятая любовь заползет червячком в душу!.. – проговорил с ударением капитан.
Миропа Дмитриевна совершенно справедливо говорила, что на лицах Людмилы и адмиральши проглядывала печаль. В тот именно день, как за ними подсматривала Зудченко, у них произошел такого рода разговор:
– Ты принимала ту микстуру, которую я тебе привезла? – спросила Юлия Матвеевна сухим тоном.
– Принимала, – отвечала дочь нехотя и с оттенком досады.
– И что же, лучше, поспокойнее себя чувствуешь?
– Нет!
– А покушать чего не хочешь ли?
– Нет!
Проговоря это, Людмила, видимо, терзаемая мучащей ее тоской, встала и ушла в свою комнату.
Старуха же адмиральша подняла свои глаза на висевший в углу дорожный образок казанской божией матери, как бы возлагая все свои надежды на владычицу.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего