Свобода уйти, свобода остаться. Вероника Иванова

      Лунная излучина, поместье Ра-Гро,

      дневная вахта

      Сижу, обхватив руками подтянутые к груди колени, и смотрю, как вода тщетно пытается забраться на берег. Выше и ниже по течению шумят перекаты, а здесь, передо мной, насколько хватает глаз – ровное и быстрое течение. Недовольное тем, какие узкие пределы поставила ему природа. Вырваться бы на свободу и похоронить под сверкающей и такой же гладкой, как полоса стали, гладью все, что попадется на пути! Вырваться бы… Хоть на мгновение. Нет, не получится. Ни у тебя, ни у меня. Если только не произойдет чудо.

      Гибкое длинное удилище, задорно свистя, рассекает воздух, расправляя кольца волосяной лески, и весенняя муха, еще минуту назад вяло ползавшая в траве, совершает свой последний полет, шмякаясь об воду на расстоянии двадцати шагов от того места, где и находится безжалостный рыбак. Плюх!

      Ш-ш-ш-ш-ш… Это шумит река, пытающаяся унести наживку с собой. Напрасно старается: леска выбирается до предела, и уверенные руки начинают вновь сматывать и укладывать на траву упругие кольца.

      Отец ловит рыбу. А я… Так, наблюдаю. Больше всего на свете люблю смотреть. Правда, этого слишком мало для проникновения в суть вещей, но я не стремлюсь заткнуть за пояс философов, плетущих изящные кружева теорий. Я просто смотрю. Праздное созерцание повторяющихся действий позволяет успокоиться и найти выход из тупика жизни. Так говорят. Но мне выход все еще не виден. Наверное, даже лениться умею плохо.

      – Будешь слишком часто хмуриться, появятся морщины, – замечает отец.

      – Ну и пусть. Зато буду выглядеть умнее.

      – Вообще-то лоб в складочку – еще не признак глубокого ума.

      Поднимаю взгляд от воды. Нет, не затем, чтобы понять, смеется мой родитель или говорит серьезно: настоящая мудрость всегда улыбчива и смешлива. Просто получаю удовольствие, глядя на него. На гибкую фигуру, на переплетения вен под бледной кожей запястий, на сложенную вдвое и немыслимым узлом завязанную косу (а иначе она стелилась бы по земле), на скупые, точные движения.

      – Не переживай, сын. Все наладится.

      – Уже не верю.

      – А вот это зря, – следует мягкий укор. – Если не будешь верить, потеряется надобность в том, к чему стремишься.

      – И что? Станет только легче: зачем гнаться за птицей, не дающейся в руки? Можно ведь и шею свернуть.

      – Экий ты у меня мудрый стал, – смеются желто-зеленые, совсем кошачьи глаза в тени соломенной шляпы. – Не по годам мудрость.

      – Еще скажи – не по голове шапка, – ворчу, любуясь отцовской улыбкой.

      – А вот теперь ты меня пугаешь, – обращенный на меня взгляд становится внимательнее.

      – Чем?

      – Кто или что заставило тебя усомниться в себе самом?

      – Разве я сказал, что сомневаюсь?

      – Сказал.

      – Когда это? Не помню. Не было таких слов.

      – Слова, слова… – отец качает головой. – Хочешь, открою тебе тайну?

      Азартно