Фантомный бес. Александр Кацура
лабораторном столе. Супруги, научившиеся с помощью фотопластинки регистрировать невидимые лучи, вылетающие из кусков добытой в горах Богемии урановой смолки, об освобождении огромной энергии не помышляли, как, впрочем, и остальные физики, которых результаты этих опытов откровенно заинтриговали. Не думали о страшных взрывах и те специалисты, кто знаменитую уже на тот год научную премию супругам и их коллеге Беккерелю вручил. Никто в ученом мире еще не понимал, куда эти опыты могут завести. Поэты по отношению к тайнам природы обычно менее осведомлены, нежели ученые, но трещины и боль мира они чувствуют острее и глубже.
Взволнованному поэту слова о лопнувшей атомной бомбе впервые, по всей видимости, пришли в голову туманным летом 1904 года, когда какая-то неведомая сила позвала его посетить Саровский монастырь. Ровно год назад именно здесь при огромном стечении народа состоялись прогремевшие на всю Россию Саровские торжества, целью которых было, как объявил Святейший Синод, «признать благоговейного старца Серафима, почивающего в Саровской пустыни, – в лике святых, благодатию Божиею прославленных, а всечестные останки его – святыми мощами, и положить оные в особо уготованную усердием Его Императорского Величества гробницу для поклонения и чествования от притекающих к нему с молитвою».
Инициатором канонизации Серафима выступил сам молодой император. Дело в том, что императрица Александра Федоровна, глубоко, до нервного срыва, переживающая, что не может родить наследника мужского пола, убедила супруга в том, что именно Саровский святой даст России после четырех девочек наследника. Самое удивительно, что не прошло и года, как она мальчика родила.
Впрочем, молодой наш поэт едва ли об этом вспоминал. Он думал о своем. Он бродил по упоительным дорожкам этого чудо-монастыря, но в душе его взрывался хаос.
Сам он не в силах был понять, как и откуда этот хаос в него проник. Сражаясь с ним, он решился рассказать об этой тревоге, об этом жаре, об этой внутренней борьбе в письмах к своему недавно обретенному другу, живущему в Петербурге.
«Милый и дорогой Саша, не ты ли говорил мне, что всякая дыра черна, а дыра в пространстве особенно? Не рвется ли там мир в клочья? Не торжествует ли хаос?»
Некоторое время спустя этот его друг, весь – тоже обнаженные нервы, отвечает ему из Петербурга уже в Москву: «Милый Боря, я не провозглашаю никаких черных дыр. Я вообще не призываю хаос».
Внимание! Впервые в истории и за шесть десятилетий до физиков-теоретиков было сказано – «черные дыры»! И рядом упомянут – «хаос»!
Позже наш поэт включит строки про гекатомбу в свою поэму «Первое свидание», посвященную годам его юности.
Само это слово – из Гомера:
Мы, окружая родник, на святых алтарях приносили
Вечным богам гекатомбы отборные возле платана…
Дословно оно означает жертвоприношение из ста быков. В переносном смысле – это массовая гибель людей во время войн или катастроф.
Через пару столетий конкретное значение этому словечку вернет Пифагор, но по более веселому поводу – он прикажет заколоть и зажарить сто быков, дабы отпраздновать доказательство своей великой теоремы.
Еще через две с половиною тысячи лет это слово приобретет уже инструментальный и жуткий смысл. От взволнованных строк поэта до двух железных бочек весом в несколько тонн, начиненных ураном и плутонием, пройдет всего сорок лет. Эти десятилетия будут наполнены небывалыми вспышками интеллекта, впрочем, как и небывалым взлетом поэзии. Взрывы научного разума составят туго сплетенную двойную цепь – одна приведет к сотрясающим воображение открытиям, другая, от первой неотрывная, – к предельно мрачным результатам, отдающим духом преисподней.
Всполохи поэтического гения приблизят небо, но и обнажат бездну духовную.
Война первая
Часть первая. 1903—1913
Борис, ставший Андреем
«Я понял, что ужасы Хаоса в конце концов воплотятся в лик Безумия…»
Молодой поэт, восторженный и тревожный, отчетливо прошептал эту фразу, прежде чем доверить ее бумаге. Он писал письмо другу. Друг ответил: «Мы это безумие и творим».
1904 год. Душный август.
Самая первая искра, открывшая крохотную щель в пространство безумия, вспыхнула в провинциальном городке Арзамасе. Точнее, случилось это неподалеку, в Саровской пу́стыни, бывшей обители преподобного Серафима, а также в расположенном рядом Дивееве, куда в смутных поисках душевного покоя и света заглянул в разгар лета Борис Николаевич Бугаев, молодой человек двадцати трех лет, недавний выпускник физико-математического факультета Московского университета. Жизнь только начинается, и он весь в метаниях. Уже два или даже три года он пишет стихи и посвященные символизму статьи, но подписывает их другим именем.
«Звон дивеевских колоколов – сладкий, призывный. Кругом такая радость, золото и вино, а мы – неужели мы не созданы восхищаться. Неужели мы не оценим жизни?.. О, как бы я хотел вырвать кусок холодного закатного золота – застывшего, как