Все небеса Земли. Алексей Евтушенко
то я в этом не виноват.
И добавил по-испански:
– No es así?[1]
Отец положил бумагу на место и уставился на сына. В его глазах пылал голубой лёд.
– Пошёл вон, щенок, – сказал он тихо. – Видеть тебя не хочу. Делай что хочешь. Женись на Сандре, уходи из дома, ломай себе жизнь. Пожалуйста! Хозяин – барин. Кто я такой, действительно, чтобы тебе мешать?
– Хорошо, папа, – ответил Мигель. – Как скажешь. Счастливо оставаться.
Развернулся через левое плечо и вышел из кабинета. Почти строевым шагом.
Глава 2. Принял решение – выполняй!
Как настоящий русский, Мигель пил водку. Но не любил её. Ко всему прочему он рано усвоил, что пить водку без закуски – дурной тон. Настоящий же испанец, коим Мигель себя также считал, не может себе позволить дурной тон. Разве что в исключительном случае и когда никто не видит. Но пить в одиночку и запершись – это вообще никуда не годится. Хоть для русского, хоть для испанца. Поэтому, выйдя из кабинета отца, Мигель прямиком направился в «Розенкранц и Гильденстерн», где для начала залпом проглотил сто граммов местного, трёхлетней выдержки, коньяка. К слову, весьма неплохого. В отличие от вина, коньяк на Марсе получался лучше лунного. Необъяснимый парадокс.
Запил кофе и заказал ещё сто пятьдесят.
Раны на щеке и плече он уже практически затянул и мог себе позволить спиртное (алкогольное опьянение не способствовало эффективной регенерации). Солнце давно убежало за горизонт, марсианский сол закончился, в этой части планеты наступила ночь. Сидя в баре, Мигель этого не видел, но знал.
Он родился на Марсе, здесь, в Новом Граде, и наблюдал марсианские закаты и рассветы тысячу раз. Мигель читал в книгах о долгих вечерних и утренних сумерках на Земле и смотрел видео, но на Марсе всё было не так. День и ночь на Красной планете наступали быстро, почти без утренне-вечернего перехода. Маленькое яркое солнце выкатывалось из-за голых красноватых холмов, и приходил день. Или, наоборот, пряталось за ними, и мириадами звёзд вспыхивала марсианская ночь. Если, конечно, не было сильной пылевой бури, при которой разглядеть звёзды не представлялось возможным.
Сегодня бури не было. Впрочем, и звёзд тоже. Бар «Розенкранц и Гильденстерн», как настоящее прибежище богемы, располагался в полуподвале, где всегда хватало электрического света, чтобы разглядеть меню, бокал с коньяком или прекрасные глаза спутницы.
Прекрасные глаза, да.
Мигель вспомнил тёмно-карие, притенённые длинными ресницами глаза Сандры, её мягкий, чуть хрипловатый голос (чистое контральто, кто бы что ни говорил, просто не огранённое как следует, но Сандра не певица – актриса, и задачи у голоса другие) и заказал ещё сто. И тарелку синтезированного сыра. Натуральный, из коровьего молока, был очень дорог. Да и не продавали его здесь.
В голове уже порядком шумело.
«Надо бы притормозить, – подумал Мигель. – Иначе напьюсь». «И что? – ответил сам себе. – Напьюсь, значит, напьюсь. Имею право, матрёшка в стакане, двадцать один мне
Не так ли? (