Одноклассники точка. Геннадий Васильев
Я понял, что многого в этой жизни еще не знаю. И не только потому, что ничему и никогда не учился – просто потому, что жизнь не вижу, хотя и смотрю на нее.
Я понял, что жизни, как любой науке, надо учиться.
И я стал учиться жизни.
9.12.2015
В театре
Мы с Артуром жили в театре.
Ах, какое это было благословенное время! Дело происходило на большой ударной стройке, последней комсомольской стройке в истории СССР. Будущее строили все, кроме нас, хотя у нас тоже были «корочки» плотников-бетонщиков третьего – начального – разряда. Мы не работали, свято полагая, что рыть траншеи и укладывать бетон или класть кирпичи, получая за это увесистый рубль, – на это энтузиастов найдется. За тем они сюда и приезжают, в маленький сибирский городок. Мы же – выше всего этого. Если выражаться образно, как положено в художественной прозе, мы глубже траншей и сложнее бетона. Мы – структура неоднородная, материя тонкая, нам творчества подавай, подавай нам театр, поэзию – словом, даешь высокое искусство! Мы ему станем служить. А насущное… ну, что ж: есть, кому о нас позаботиться. Городок был тогда городом общежитий, общаг, в общагах жили наши поклонницы. Они кормили. У Артура поклонниц было больше. Еще бы: высокий, голубоглазый, кудрявый, с чувственным ртом, взор с поволокой, цитирующий наизусть Блока, Мандельштама, умеющий сыграть, дать идею режиссеру, в конце концов – сам поставить спектакль… талант, чего там! И стихи писал – странные, туманные, прибалтийские… В общем, он – в авангарде, я – сбоку припека, в хвосте. Свита. Незнамов и Шмага. Мы так и играли в отрывке по Островскому: он Незнамова, я Шмагу. И реплика: «Мы – артисты, наше место – в буфете!» – стала для нас коронной, долго вела нас по жизни. В общем, его кормили и привечали за талант, меня – как его, таланта, друга. «Альфонсизм в чистом виде!» – смеялся Артур, когда мы оставались одни. Нас не смущало, что жили альфонсами. Правда, Артур еще подрабатывал некоторое время тем, что раз в неделю разносил телеграммы на почте. Этого «заработка» нам хватало на чай и сахар.
В театре мы стали ночевать, когда больше было негде. Общаги давали только тем, кто трудился на стройке. Театр этот мы строили сами, своими руками. Режиссер, дама наших лет, по-актерски экзальтированная, по-деловому пробивная, добилась в профкоме выделения под театр красного уголка в одном из общежитий. Помещение дали, материалов – нет. Мы ночью тайком воровали стройматериал на ближайших строительных площадках, таскали на себе бревна, доски для строительства сцены, купили на выделенные скудные профсоюзные деньги рулон мешковины – и обили ею все стены. Из мешковины же сделали задник, занавес, арлекин. Вышло по-мейерхольдовски вызывающе и стильно – так нам, по крайней мере, казалось.
Костюмы тоже шили сами – не мы с Артуром, конечно: девушки. Этих костюмов, плащей разных было в театре много – на них мы и спали. Сдвигали стулья, сооружали широкое ложе, стелили плащи и ими же укрывались. Тьма в театре стояла непроглядная – окна мы закрыли щитами, свет снаружи не проникал, – и утро для нас наступало всегда по-разному. Мы