Волей-неволей (Отрывки из записок Тяпушкина). Глеб Успенский
с печи-то об пол и пробила башку»… Ведь вот до чего глупость-то господствует в этой дуре… А так она – ничего! Коли очувствуется – добрая, страшливая. Ну, делать нечего – побил я ее, поколотил, поплакала…
– А девочка-то?
– Ну, а с девочкой тоже кое-как… Обмыл я ей прошибленное место… да тряпкой, значит, со столярным клеем и заклеил, потому ничего нет! Чем тут? Покуда бы к фершалу ходил, покуда бы разыскал, покуда что – ан девчонка-то пожалуй бы и совсем кровью изошла. Вижу клей – я сцопал его, развел, намазал крутым манером, да и налепил ей на пролом-то, ну, клеем-то его и стянуло с боков к середке, и оченно даже фершал хвалил. Да чего? И сейчас отодрать не в состоянии, так совсем со шкурой и спеклось… И фершал-то говорит: «Пущай, говорит, покуда так, а то, пожалуй, с кожей оторвем… Пускай так остается покуда что. А в случае чего – так скажи…» Ну вот теперича у ее и начинается вроде горячки… бредит и жар… и надо хоть что-нибудь… Ведь жалко девчонку-то, вся в покойницу, память дорога! Так, уж вот не будет ли вашей милости доверить мне рублика два, а я без сомнения, будьте покойны, отработаю… Девчонку-то жалко… мечется! А чтобы пить – нет, избави бог! И в мыслях этого нет…
– Хорошо, что по крайности захватил клеем-то! Крови-то ходу не дал! – произнесла слушательница-баба.
– И фершал тоже говорил: «хорошо»!
– А у тебя, Аксинья, – спросил мой приятель: – что такое – отчего лицо завязано?
– Да вон, вишь, что…
Она отстранила от носа и рта платок, и тогда мы увидели, что и нос, и рот, и щеки были опухлые, красные и покрытые крупною красною сыпью.
– Это что такое?
– А это по-нашему называется «притка».
– Что ж это, простуда?
– Нет, это не простуда. А это вот как приключилось: пришел Ванюшка из училища и стал читать книжку, а я на полатях лежала…
– Какую книжку? – спросил Василий: – духовную?
– Нет, так, пустяковую… про козу и про лису, либо про овцу… Слухала, слухала я, да и засни… А наутро – глядь, все обличье разнесло…
– Так отчего же?
– А заснула-то я, перекреститься забыла, вот отчего и приключилось.
– От этого, – сказал Василий, – и происходит «притка».
– Так ведь надо лечиться.
– Да уж я мазала… керосином, лавочник посоветовал, и крахмалом, говорит, засыпай…
– И легче?
– Куда уж легче, всю разнимает, мочушки нетути…
Словом, начиная от выхода из вагона на платформу до этой самой «притки», все деревенские впечатления были вполне реальны, понятны и объяснимы. Вопрос «почему» – ни разу до сих пор не оставался без самого ясного, обстоятельного и резонного ответа. Почему ездит мальчишка, а не отец? Почему мальчик плетется ночью в лес? Почему Василий пил, почему Авдотья не пошла за Василья, почему пошла за Василья голая сирота, почему Васильева дочь расшибла голову, почему у старухи приключилась притка и т. д. Все эти вопросы, все эти «почему» имели,