Баллада о Максе и Амели. Давид Сафир
спросил черный пес.
– Тебя это не касается, – прошипела я.
– Это, наверное, было очень больно, – ласково сказал он.
Сочувствие. Никто из моих братьев и сестер никогда не выражал по отношению ко мне сочувствия. Даже Первенец этого не сделал, когда принес мне воды. Он просто не хотел, чтобы я умерла раньше мамы, и рассказывал что-то о естественном чередовании смертей, которого следует придерживаться. Но мне и не хотелось никакого сочувствия. Этот черный пес меня разозлил. Потому что из-за его слов я почувствовала себя слабой. А я не была слабой!
Я снова пошла вперед. Я молчала, надеясь, что черный пес последует моему примеру. Когда он снова заговорил, это прозвучало так, как будто проявленное им сочувствие придало ему самому сил:
– Так все-таки что же произошло с твоим глазом?
– Я уже сказала, что тебя это не касается! – рявкнула я.
– Я вовсе не хотел тебя сердить. Прости.
Прости? Когда собака совершает ошибку, она об этом помалкивает! Просить прощения – это признак того, что ты слабый (точно также как скулить – признание того, что тебе больно). Мне следовало бросить этого слабака на произвол судьбы. Посмотрела бы я, как он сумеет справиться с крысами. Или с Громом.
– А как тебя зовут? – спросил он.
Я презрительно фыркнула.
– Ты не хочешь мне говорить?
– А ты не можешь угадать?
– Нет, не могу, – удивленно ответил он.
– Рана, – прошипела я еще более презрительно.
В его глазах появилось еще больше сочувствия. Я зарычала, давая ему понять, что хочу, чтобы он наконец-то заткнулся. Мы стали молча взбираться на последнюю гору мусора. Уже чувствовался запах воды, и черный пес прошептал:
– Спасибо.
– Спасибо?
Мыслитель был последним, кто меня за что-то благодарил. В ту ночь, когда ему стало ясно, что у мамы до нас был другой выводок и что она потеряла тех своих щенят. Хотя тогда была теплая летняя ночь, Мыслитель попросил меня позволить ему ко мне прижаться, и я разрешила ему это сделать. То, что мне в ту ночь тоже хотелось прижаться к нему, я от него утаила.
– Ты меня спасла, – продолжил черный пес, и его низкий голос стал ласковым.
Это мне понравилось, хоть я, в общем-то, должна была воспринять это как еще одно проявление слабости. Затем он сказал печально:
– Я еще никогда не сталкивался с такими детьми, как те.
– А мне известны только такие, – сказала в ответ я.
– Лилли – совсем другая.
– Лилли?
Еще одно странное имя. Такое же странное, как и «Макс». Я все еще не знала, что оно означает, и мне было даже не так-то просто его произносить.
– Это маленькая девочка, которая живет с нами в доме.
Я с трудом могла себе такое представить. Этот черный пес обитает в одном из людских жилищ? В одном из тех огромных ящиков, которые мы можем видеть с вершин самых высоких мусорных гор и которые ночью светятся и затем кое-где гаснут?
– Лилли добрая, и она всегда позволяет мне спать в ее