Латгальский крест. Валерий Бочков
спросить у птиц, то они бы сказали, что с неба наш остров похож на щуку – длинный, с вытянутым острым носом. Там, на дальней косе, за высокой чащей дикого орешника, есть одно тайное место – песчаный мыс. С трех сторон он окружен зарослями камыша, непроходимыми, как амазонские джунгли. Попасть на мыс можно только вплавь, но зато какое это блаженство прямо из холодной реки рухнуть в горячий песок, белый и мягкий, как сахарная пудра. На мелководье, в теплой, как суп, воде дремлют щурята. Плоские и прозрачные, как будто отлитые из бутылочного стекла елочные игрушки, они покачиваются лениво в такт речной волне. Тихо шуршит высушенная солнцем камыш-трава, в орешнике свистят щеглы, сверху – пустая синь. И ни души – лишь песок, река и небо.
Неспешным брассом – течение само несло меня – я обогнул камышовые заросли. Острые листья поднимались из воды стеной, на длинных стеблях покачивались пушистые метелки. Из мелкой зыби выступала песчаная отмель, похожая на одинокий бархан, точно какому-то сумасбродному джинну пришла в голову блажь перенести к нам кусочек Сахары.
Без единого всплеска, подобно коварному аллигатору, я вплыл в заводь. Грудь коснулась песка – мягко, я вытянулся на мелководье и блаженно застыл. Вода, прогретая солнцем, была тут градусов на пять теплей, чем на стремнине.
Но что-то было не так, интуиция меня редко подводит – вытянув шею, я увидел колени. Они были нагло выставлены вверх, само тело скрывала песчаная дюна. Настроение моментально сошло на нет: весь день превращался в череду неприятных сюрпризов – сначала Валет чуть не сломал мне челюсть, после я чуть не утонул, а теперь вот какой-то самозванец, задрав ноги, развалился на моем пляже. Похоже, негодяй был один.
Дал задний ход, бесшумно погрузился. Вынырнул с левого фланга, в камышах. Прежде чем что-то предпринимать, мне хотелось рассмотреть захватчика – вдруг оккупантом окажется латышский битюг с пудовыми кулаками. Длинные стебли шуршали, покачиваясь на ветру. Я выпрямился.
В песчаной ложбине лежала девица. Абсолютно голая. На ее колено опустилась зеленая стрекоза. Ленивой ладошкой, не открывая глаз, девица согнала насекомое. И снова закинула руку за голову, раскрыв белую подмышку с золотистыми кудряшками. Такие же, только чуть темнее, с рыжеватым отливом, покрывали ее лобок. Девица сонно развела ноги, завитушки вспыхнули на солнце, словно клубок медной проволоки. Я с трудом сглотнул, во рту стало шершаво и сухо.
Голую женщину вот так вблизи я видел только один раз, в третьем классе. Сколько мне тогда было, десять лет? Нет, девять.
Валет гонялся за мной по квартире, я выскочил на лестничную клетку. Дверь к Череповым, нашим соседям, была приоткрыта – их котяра, наглый Че Гевара, сидел тут же, увлеченно валяя по кафельному полу придушенную мышь.
Прошмыгнув в соседскую дверь, я прокрался в гостиную и спрятался за шторой. Такие же шторы – тяжелые, бархатные, с золотыми кистями – висели и у нас. Черепов и мой отец до Прибалтики вместе служили в Ютербоге. В наших квартирах стояли одинаковые