Кумач надорванный. Роман о конце перестройки. Игорь Бойков

      Стойла вычистили к вечеру. Утомлённые, со взбухшими на ладонях водянистыми мозолями, студенты побросали в угол лопаты, грабли с вёдрами и вышли на воздух. Председателя на дворе не было, зато в закутке, под навесом, возле проржавелого и покорёженного корпуса старого трактора, сидели, мерцая в густящейся тьме багровыми огоньками сигарет, несколько местных парней.

      – Председатель-то где? – спросил, подойдя к ним, Валерьян. – Закончили мы.

      – А нормально всё, я запру, – дымно выдохнул курносый, с торчащим из-под кепки вихрастым чубом крепыш.

      – Ты?

      – А батька он мой. Ключи оставил.

      Студенты поневоле столпились напротив парней, не сообразив ещё, куда им теперь податься. Вихрастый сын председателя поднял с земли вместительную бутыль.

      – Ну, сделали дело… – зазывно произнёс он, отбрасывая окурок.

      Валерьян заметил, что парни навеселе. Возле них, на накрытом газетой дощатом ящике, были разложены клубни отваренной картошки, очищенные луковицы, пара вскрытых консервных банок.

      – Потрындим, городские? – пододвинул один пустую металлическую кружку. – Расскажите нам чего…

      Подпившие деревенские парни держались добродушно, без задиристости. Студенты принялись усаживаться возле ящика.

      – Расскажем, – протянул кто-то из химиков. – И вас послушаем.

      Присел было на корточки и Валерьян, как Инна вдруг с неожиданной решимостью отрезала:

      – Я – в клуб.

      Сын председателя огорчённо скособочил нижнюю губу.

      Инна попятилась от ящика прочь.

      – Я тоже, – вырвалось, словно само собой разумеющееся, у Валерьяна.

      Один из деревенских, склонив голову, сузил глаз.

      – Обижаете, ребята…

      Инна, не отвечая, быстро направилась к выходу со скотного двора. Деревенский сплюнул перед собой, но председательский сын примирительно толкнул его кулаком в предплечье.

      – Оставь… Не видишь?

      – Не заплутайте! – крикнул кто-то Инне и Валерьяну вслед.

      До клуба, через всю деревню, они шагали вдвоём: сначала мимо хозяйственных построек, затем по безлюдной, неосвещённой улице.

      – У меня вот так же отец водку картошкой и килькой заедает. Каждый день. Каждый… – внезапно заговорила Инна, и в её голосе, взволнованном, высоком, ощущалась боль.

      Валерьяну вспомнился свой отец, их чинные семейные торжества, романсы под гитару…

      – Всё пропивает дочиста. Даже вещи из дома тащит, – поведала она, стремительно выдыхая.

      Сотню метров они прошли в молчании. Валерьян чавкнул по невидимой в потёмках грязи сапогом. Инна, грустно рассмеявшись, вдруг обернулась к Валерьяну лицом:

      – Мама хотела, чтобы я на инженера поступать шла. Она сама медсестра при заводской больнице. Для неё все кто в люди выбился – все инженеры. Но я решила выучиться на химика. Может, какое-нибудь лекарство от пьянства изобрету.

      Валерьян выслушивал её отрывистые, надрывные реплики