Издалека и вблизи. Николай Успенский
ни на какие усилия с ее стороны мужественно нести свой крест, она всякий раз изнемогала и падала под его тяжестью. Свояченица Карпова в свою очередь негодовала на вечное свое девство и одиночество, волей-неволей заставившие ее изливать свои чувства на больных грачей, выпавших из гнезда галчат и подчиняться грубому произволу старика.
Однажды утром, когда лакей накрывал для чая стол, Карпов, сидя на диване в коротеньком шелковом камзоле и в бархатной ермолке, беседовал с священником своего села о недавних правительственных распоряжениях относительно приходов и церквей{6}. Поправляя на голове ермолку и без церемонии зевая, он спрашивал:
– Куда же денутся дьячки и дьяконы?
– По всей вероятности, – отвечал священник, робко приподнимаясь со стула, – поступят в род жизни; а впрочем, может быть, последуют какие-нибудь особые распоряжения… – Священник сел и прибавил, – еще ничего неизвестно.
– Ну, как же наш храм?
– Позвольте вас просить, Егор Трофимыч, взять издержки на себя; так как наш приход маленький, то храм могут запечатать и ваше семейство должно будет ездить за двенадцать верст в село Христовоздвиженское. Что же касается до крестьян, то рассчитывать на их поддержку невозможно; сами изволите знать, у всех дома раскрыты…
– Что могу, то сделаю, – отвечал Карпов, – а без церкви нам нельзя быть.
– Да! поистине доброе дело сделаете, если примете на себя попечение о храме…
Карпов задумчиво поправил на голове ермолку и перекинул одну ногу на другую.
– Так вы были в Погорелове? – спросил он после некоторого молчания.
– Как же-с! третьего дня ездил туда: приход там настоящий – более тысячи душ, и церковь в исправности. Ну, да ведь и то сказать: графское имение…
– Граф все здесь живет?
– Здесь-с! – запахивая полы рясы, отвечал священник, – говорят, весь погрузился в науки, занимается натуральной историей… Что-то нынче материализм в большом ходу стал: вот села Голопяток священника жена помешалась над этими науками, постоянно читает либо анатомию, либо какие-нибудь человеческие внутренности и все спорит с мужем о бессмертии души.
Карпов засмеялся, прищурив глаза, и быстро передвинул ермолку с одного боку на другой.
– О бессмертии души… Говорит: неужели я должна пропасть!
– Ну, что же муж на это?
– Муж, конечно, говорит: «Чего ты ищешь? что нам с тобою надобно? Живем мы, слава богу». А ведь они люди богатые: за попадьей было приданого тысяч десять; она дочь полкового священника… Само собою разумеется, с детства вращалась среди офицеров и набаловалась…
В это время в залу вошли свояченица и дочь Карпова, Варвара Егоровна.
– Пора, матушка, пора: не стыдно ли так долго спать? – говорил старик, целуя дочь, – самовар давно на столе, а вы прохлаждаетесь…
– Мы с тетей давно встали, папочка, –