За нами Москва. Иван Кошкин
к нашим, товарищ лейтенант, но в любом случае сначала нужно выйти из этого мешка.
– Прорываться будем лесами, – сказал Волков, – вот отсюда, вдоль просеки от старой вырубки на восток. Насчет мешка – у меня такое же мнение. До настоящего леса – примерно два километра, из них один – по кустам вдоль дороги.
– Можно здесь вдоль холма, за гребнем, – показал комвзвода.
– Зачем так близко к дороге? – встревоженно спросил комиссар.
– Болото, – коротко ответил Берестов, – торфяные выработки, а дальше – топь, гиблое место.
– Фактически нам нужно проскочить километр, – подытожил лейтенант. – Самый опасный участок – здесь, на взлобке. Ладно, чем быстрее, тем лучше. Медведев!
Комвзвода-2 подбежал к командиру.
– Как люди? – спросил Волков.
– Да как… – Старшина произвел некое сложное движение плечами, затем махнул рукой: – Да пойдем, куда мы денемся.
– Конечно пойдем. Андрей Васильевич, возьмите отделение – будете головным дозором. Денис, – лейтенант повернулся к Медведеву, – во-первых, проследи за рационами, сухари нужно экономить. Во-вторых, раненые – на тебе, посмотри, если надо – почини носилки для лежачих. Как закончишь – пять минут на прием пищи, потом оправиться – и двигаемся.
– Есть!
– Есть!
Командиры взводов пошли к своим бойцам, а лейтенант сложил карту и сунул ее в сумку.
– Знаете, – сказал он комиссару, – а ведь в Уставе ничего этого нет. Бой, наступление, оборона, смена, отдых, охранение. А вот об этом… Как на своей земле прятаться…
– А в Уставе много чего нет, – невозмутимо ответил комиссар.
Усевшись на землю, Гольдберг стянул сапоги, размотал портянки и, блаженно кряхтя, пошевелил пальцами ног.
– Мне-то это не в новинку, – негромко заметил комиссар. – В 20-м на Украине вообще не понять было, где наши, где белые, а где союзничек Нестор Иванович Махно.
– Хотите сказать, тогда было хуже?
– Тогда было по-другому. Тогда мы вообще ни черта не знали, что будет через год. Голод, сыпняк, интервенция, нас бросало с фронта на фронт, а я тогда был помоложе, чем вы сейчас. Но была мечта, Саша, мечта о счастье для всех, для человечества, о том, что сами люди станут другими. В общем-то, как в фильме «Чапаев», помните, он там говорит: «Умирать не надо будет».
– А сейчас?
Волков сел рядом с комиссаром и тоже разулся, мокрая от росы трава приятно холодила натруженные ноги.
– Как сказать. – Гольдберг снял очки, протер их и снова водрузил на нос. – Скажем так, я повзрослел. Конечно, глупо было ждать Мировой Революции, а уж в то, что люди изменятся сразу, мог верить только юный наивный дурак, каким, собственно, я тогда и был. Впереди еще много работы, Саша, так много… Я не уверен, что увижу ее конец. Впрочем, конца и не должно быть, коммунисты всегда будут идти дальше… Что-то мы заболтались, прошу прощения, кажется, я старею.
Он перемотал портянки, натянул сапоги и встал. Лейтенант тоже обулся и поднялся,