Мародер. Беркем аль Атоми
Тогда на торжке у леса продавались – и покупались ведь! – довольно странные товары, вплоть до бабьих красок и туалетной бумаги. Ахмет недоумевал – на хера отдавать банку сгущенки за пачку порошка? Или вот чудило – продает хорошую лопату за пачку курева. Вопреки его ожиданиям, это все не кончалось и не кончалось – и Ахмет принял решение: раз такая у вас страсть ко всякой дряни, надо помочь. Если вам лень сломать дверь брошенной квартиры и набрать всего этого даром, пожалуйста – мы парни не гордые и с большим удовольствием пошарим по округе. Забросив дровяные работы, Ахмет с головой ушел в мародерство. Люди, уезжая, оставили на удивление много товара, и за сентябрь Ахмет наторговал куда больше, нежели награбил по магазинам. Единственное, что огорчало, – неразбериха с ценами устаканилась, и за пачку «Тайда» две банки сгущенки никто уже не давал; кроме того, конкуренция среди потрошителей квартир заметно обострилась, причем резко, практически за несколько дней. Несколько раз наткнувшись в пустых квартирах на свежие трупы коллег с проломленными головами, Ахмет стал куда осторожнее и перестал чистить жилые дома – на предприятиях тоже можно недурно навариться. Он даже пошел на серьезные затраты, оплачивая жратвой носильщиков. Те, весело крутя пальцем у виска, охотно брали просроченные консервы и другой скоропорт за доставляемые сумасшедшему Ахметзянову тележки всяческих промышленных грузов. …Давайте, давайте. Смейтесь, сколько угодно, только таскайте. Я свое возьму. Но не сейчас. Когда все эти передохнут, – думал он, одной своей частью ужасаясь невесть откуда взявшемуся хладнокровному цинизму, – останутся только ушлые. Ушлые быстро заживут как на зоне, семейками – это выгодно. А семейкам положено бодаться – специализация-с. Кто на что сядет, и будут держать. Вон вокруг дров-то уже щас че творится. Семьи станут оседать и укрепляться; вот тогда я и возьму настоящую цену и за газ, и за горелки, и за колючку…
Если честно, то особенным сюрпризом Пиздец для него не стал – он, как и многие, чувствовал, что добром это все не кончится. В начале девяностых Это нависало очень отчетливо, но затем как-то нечаянно рассосалось; впрочем, было ясно – получена небольшая отсрочка. Потом завелся и окреп капитализм, и стало так суетно, что Это чуть ли не окончательно вытеснилось из поля зрения рекламной свистопляской, отдаленным грохотом Чечни и необходимостью зарабатывать все больше и больше. Ахметзянов растерянно наблюдал, как Это, сделавшись смешным и нестрашным, тем не менее уверенно прорастало откуда-то, увеличиваясь и наливаясь. Отдельные стволы – или щупальца? – вырастая, смыкались где-то наверху, и хотя солнце продолжало исправно выполнять свои обязанности – стало как-то… не темнее, как-то временнее, что ли… Сейчас попробую выразить. Все помнят старые стрелялки для первых пней? Помните эти залитые мертвенным светом из ниоткуда залы, площади, тоннели? Нет объема, теней, неоднозначности – поэтому трудно забыть об искусственности всего и слиться в берсеркерском