Вечная ночь. Полина Дашкова
инструментов.
Кажется, именно на этом месте очередного внутреннего монолога его однажды прихлопнула, как муху, чугунная ладонь реальности.
– Боря, у меня рак, – сказала Надя.
Он тут же вспомнил шутку поэта Светлова: «Рак у меня уже есть. А где же пиво?» – и странно, дико усмехнулся.
– Два варианта, – спокойно продолжала Надежда Николаевна, не заметив его усмешки, – послушай меня внимательно и помоги принять решение. Вариант первый, традиционный. Операция, химия, лечение по полной программе. Это даст мне в лучшем случае полтора-два года жизни. Вариант второй – оставить все как есть. Тогда я умру через пять-шесть месяцев. Но умру легко. Боли отлично снимаются наркотиками.
«Не исключено, что если бы Татьяна поддалась страсти и изменила бы своему генералу с Онегиным, которого любила, пожалуй, еще сильней, чем Анна Вронского, она бы в итоге погибла. Стало быть, порядочность, чистота для Пушкина – это так же естественно, как инстинкт самосохранения. Или дело совсем в другом? Пушкин свою Татьяну уважал, берег, а Толстой испытывал к Анне смешанные чувства, одновременно страсть и ненависть, что, пожалуй, одно и то же…»
– Боря, ты меня слышишь?
– Да, Наденька.
«Убийца русской императорской семьи Юровский в молодости был ярым толстовцем, сохранилось три его письма, адресованных Льву Николаевичу. Будущий убийца делился своей проблемой. Он любил замужнюю женщину. На два его письма Толстой ответил. В этом есть нечто таинственное и жуткое. Толстой – редкий пример русского гения, дожившего до старости и уставшего от собственной гениальности. Гигантскому, космическому дару к концу жизни он предпочел плоское рациональное поучительтво. Ему хотелось упроститься, спуститься с небес на землю. Небеса показались слишком холодными. Старики часто зябнут. Земля влекла рыхлостью, мягкостью, он даже принялся ходить босиком, до того влекла земля. Но потом ему это стало скучно, и он умер, взбудоражив Россию и весь мир».
– Боря, как мне быть? Лечиться или нет? Понимаешь, лечение очень мучительно, и стоит ли ради лишних нескольких месяцев жизни…
«Анна чувствовала, как у нее блестят глаза в темноте, и еще, эти темные завитки на шее. А сцена, когда она приходит к ребенку? У Сережи жирные ножки. И сама Анна жирная, вся колышется. Вечная война духа и плоти, долга и страсти. Анна – это война Толстого с самим собой. Война, от которой он так устал к старости. Татьяна – это…»
Он не сумел сформулировать, что же такое Татьяна. Он вдруг физически ощутил, как распадается в его душе великая гармония, как слой за слоем улетучиваются волшебные тексты, стихи и проза. Нет ничего, кроме жуткой, наглой опухоли в животе его жены.
– Надо еще раз проконсультироваться с врачами, – сказал Борис Александрович, – ведь случаются ошибки. Как это – ничего не было, и вдруг рак. Невозможно.
Он говорил