Вечная ночь. Полина Дашкова
губу украшали тончайшие, словно тушью нарисованные усики.
Валерий Качалов, эстрадная звезда начала восьмидесятых, имел шестерых детей от разных жен. Женя была четвертой его дочерью.
– Больше трех лет он ни с кем не жил, – сказала Нина, мать Жени, – для него женщина после двадцати пяти – старуха. Нет, даже не старуха. Покойница. Мне тридцать три, так что я для него умерла восемь лет назад.
Застарелая, привычная ненависть к отцу Жени слегка притупила ее боль. Соловьев слушал, не перебивая.
На опознании она упала в обморок. В машине, по дороге домой, молчала. Во время обыска сидела, сложив руки на коленях, когда задавали вопросы, отвечала коротко «да», «нет» и все время покачивалась, как кукла. В ней вообще было что-то кукольное. Соловьев легко представил себе, что лет десять назад она выглядела как новенькая нарядная Барби. Ноги от ушей, осиная талия, высокие скулы, кошачий разрез глаз. Сейчас напротив него сидела Барби потрепанная, в которую давно наигрались. Модельное изящество обернулось нездоровой костлявостью. Волосы, от природы русые, волнистые, превратились в желтую тусклую мочалку. Много лет она жгла их перекисью и составом для выпрямления, потому что его величеству Валероньке нравились блондинки с прямыми волосами.
Его величество когда-то нашел ее, десятиклассницу Нину, в подмосковном городе. Не важно в каком. Дыра, захолустье. Он был там проездом, дал всего один концерт в заводском Доме культуры и углядел Ниночку в толпе поклонниц.
Дома, в провинции, ее красивой не считали. Слишком тощая, слишком длинная, большеротая. Она стеснялась своего шикарного роста, сутулилась, подгибала колени. Губы подкрашивала так, чтобы казались меньше. И вдруг московская звезда Валерий Качалов, прямо со сцены, на глазах у всех, наклонился к ней, схватил за руки и выдернул из толпы, как цветочек с клумбы сорвал.
– Господи, я чуть с ума не сошла! Он заставил меня стоять рядом, целую песню. Он меня обнял за талию и шепнул: «Не горбись, дура!» Я тогда страшно удивилась, во-первых, что он такой маленький, мне по плечо, а во-вторых, что не поет, только рот открывает и прыгает. Я же еще ничего не знала про «фанеру». Он как бы пел и при этом со мной разговаривал. Когда кончилась песня, я думала – все, кончилась жизнь. Хотела рвануть со сцены, удрать, спрятаться в бабкином сарае. И знаете, я напрасно не сделала этого. Впрочем, тогда бы не было Женечки.
Она замолчала, уставилась на Соловьева сухими глазами. Она как будто проснулась после долгого наркоза. Дмитрий Владимирович испугался, что сейчас она опять оцепенеет, начнет покачиваться, обхватив плечи руками. Но нет. Потянулась за сигаретой.
– Позавчера Женя поехала к отцу. Думаю, вам надо с ним поговорить.
– Обязательно, – кивнул Соловьев и щелкнул зажигалкой. – Она собиралась ночевать у него?
– Да. Она обожает у него оставаться. Там праздник нон-стоп. Новые люди, тусовка с утра до утра. Весело, блин. А здесь, дома, – скука. Я ее пилю,