Истина и душа. Философско-психологическое учение П.Е. Астафьева в связи с его национально-государственными воззрениями. Николай Ильин
Вместе с поэтом Константином Случевским (1837–1904) нам очевидна
В душе великая готовность
Свободной быть самой в себе,
и это освобождает нас от поиска ответа на вопрос, как возможна эта свобода души «самой в себе», внутренняя свобода человеческой воли. Так считал когда-то и Астафьев, но теперь он смотрит на дело иначе. Подчеркнув еще раз значение подхода к проблеме свободы воли через представление о свободе, он уже не считает такой подход достаточным, поскольку «один факт присутствия этого представления в самосознании еще нисколько не гарантировал бы сам по себе действительного бытия свободы, хотя, конечно, найдя это представление в самосознании, исследователь должен был бы признать за ним значение одного из главных деятелей в механизме сознательных деятельностей вообще» [41: 298]. Само слово «механизм» применительно к сознанию показывает, что по такому пути могут идти и противники действительного бытия свободы.
Отказавшись от этого пути – движение по которому носило бы скорее культурно-исторический, чем метафизический и собственно психологический характер, – Астафьев, по сути дела, начинает свое исследование заново, возвращаясь к точной формулировке вопроса о свободе воли. Такая формулировка требует, прежде всего, «раз навсегда строго различать вопрос о свободе действия, осуществления состоявшегося определения воли от вопроса о свободе постановления самого решения воли» [41: 302]. Первый вопрос, «вопрос о свободе действия, о свободе исполнения однажды принятого волею решения», не является, строго говоря, философским вопросом, поскольку касается только «эмпирических условий осуществления воли, – внешних препятствий или содействий этому осуществлению». Хромой человек «не свободен» бегать; но исцелив хромого, мы не получаем ответ на вопрос: свободны или нет его решения бегать или не бегать. «Свобода действия, исполнения, есть свобода внешняя, определенная внешними для самой воли условиями» и потому не затрагивающая свободы воли как таковой.
Точно так же нельзя смешивать понятие принуждения и понятие необходимости. Это различие в определенной степени совпадает с указанным выше, но глубже и тоньше него. Чувство непринужденности, которое мы так ценим в жизни, может скрывать за собою самую жесткую внутреннюю необходимость. Астафьев пишет: «Наши хотения могут быть и субъективно необходимыми, например, неизбежными следствиями нашего данного темперамента, характера, воспитания и т.п.; но, осуществляя эти субъективно-необходимые хотения, вытекающие из нашей собственной, хотящей их природы, мы не сознаём никакого принуждения» [41: 303]. Отсутствие внешнего принуждения, «внешняя свобода» может сочетаться с наличием внутренней необходимости, внутренней несвободы. Этот важнейший момент еще не улавливали древние греки, противополагавшие, как отмечает Астафьев, «лишь определение от вне – самоопределению» [41: 277]; апофеозом же этого непонимания стало знаменитое определение Спинозы.