Бег. Михаил Ермолин
есть чужие деньги,
Вновь режется зов усыхающих струй.
И совесть, купленный мой подельник,
Закроет глаза – давай же, танцуй!
И, сладкой патокой мозг полируя,
Снова ловлю утешение в сеть.
Больной фантазией нервы балуя,
Хочу то воскреснуть, то вновь умереть.
Полночь
Кружка крепкого чёрного кофе
На ночной одинокой кухне.
Не сказал бы, что это плохо,
Но однажды мир просто рухнет.
И за дверью из плотной бумаги
Вдруг покажется Тень ответа
За бессмысленность жизненной саги
И за всю беззаботность лета.
Тут, в ушах, неожиданно грянет
Стук в окно. То глухая полночь
Исхитряется, кружит, манит.
«Сделай шаг…» Эх, та ещё сволочь!
Червь бессонницы мозг мой точит,
И я ей заявляю прямо:
«Сожалею. Наш круг порочен,
Но не время окончить драму».
И тяну я пальцы дрожащие
К заржавевшему шпингалету.
Сядем вместе, выпьем бодрящего,
Быть вдвоём нам лишь до рассвета.
Ненавистная и любимая,
Разжигая сердце поэта,
Его губит рукой незримою.
Но винить ли её за это?
Ведь в момент дурного бессилия
Лишь она была всегда рядом,
Сохранив немую идиллию
И единство душевных взглядов.
Полночь. Муза на крыльях бархатных
Тает с первым лучом рассвета.
Вновь один я в стенах обшарпанных,
И у эха прошу совета…
Я однажды растаю с полночью
И шагну, расправляя крылья.
Но пока ещё в мире солнечном
Покрываюсь безвестной пылью.
Сказка
На далёкой северной равнине,
Под очами гулких синих гор
Там гулял, гуляет и поныне
Славный витязь, гордый Святогор.
Над равниной той не реет буря,
Не шумит проточная вода,
Никогда не пролетала пуля —
Время там застыло навсегда.
В воздухе увяз жар-птицы клёкот,
Вечно спит на троне Берендей,
В чудный плен попал злодейский хохот,
И застыл над златом царь Кощей.
Всадник-богатырь стал монолитом,
Булавой Горынычу грозит,
Пасть злодея лихо приоткрыта
И в морозном воздухе дымит.
Над чудесной северной равниной
Битвам смертным больше не греметь.
Сказку сон сковал холодной льдиной,
Чтоб совсем не дать ей умереть.
Венец
Мне холодные, бледные, мёртвые руки
Протянули железный терновый венец,
Предрекая душе сладко-горькие муки
И бессмысленно-жалкий, угрюмый конец.
Тот венец был тяжёлый, колючий и жаркий,
Он обугливал плоть, согревая листы,
Обнажая костяк – белоснежный и маркий,
И седой, постаревший, как в осень кусты.
Отказаться