Кеес Адмирал Тюльпанов. Опасные и забавные приключения юного лейденца, а также его друзей, рассказанные им самим без хвастовства и утайки. Константин Сергиенко
Неужели это вы пропустили мальчика, который вез больную мать, господин сержант? Об этом рассказывали даже у нас.
– Удивительный поступок, гуманный поступок, – поддакнул Караколь. – Почему бы не отпустить еще одного, ведь он везет не мать, а всего медведя.
Эле стала утирать слезы. Не знаю уж, по-настоящему или нам подсобить решила. Она-то и доконала Готескнехта.
– Я решаль, – сказал Готескнехт. – Я отпускай фургон, собака, медведь, этот… голубья… как, голубьятник и девотшка. Малшик дарф нихт, не мой компетенций.
Тут Караколь надулся и выставил ногу:
– Никогда! Никогда не поедем без Кееса! Я подскочил к нему и тихо сказал:
– Всем нам не выбраться. Быстрей уезжайте! По дороге на Валкенбург есть брошенная мельница. Там ждите до утра. Если нет – значит, не выбрался. Голубей покормить не забудь.
– Ни за что! – снова сказал Караколь. – Хорош бы я был…
– Не рассуждать! – прошипел я, а кровь так и бросилась в лицо. – Приказываю… как адмирал… – Я прямо слов не находил. Хотелось дать затрещину, как Михиелькину.
– Ладно, адмирал, – грустно сказал Караколь. – Я выполню приказ…
Он подошел к фургону, погладил Пьера и еще раз грустно посмотрел на меня.
Они уехали. Они уехали… А я повернулся и стал смотреть на Лейден.
Может быть, кто-то глядит сейчас в подзорную трубу и видит, что я сижу один среди усатых солдат. От них пахнет потом и луком. Может, увидит меня Сметсе Смее и протрубит вылазку. Нет, вылазки запрещены.
Я почему-то вспомнил, как на улице Длинных Баранов видел нищую девочку. Был у меня в кармане кусок хлеба, но я не дал. Пожадничал. Эх, зачем я пожадничал…
Копейщикам нечего делать. Одни играют в кости, другие валяются в одних рубашках на сочной рейнландской траве. Смотрите не промочите спины, солдаты! Земля у нас – пальцем нажми, выпускает воду.
Они ходят, лениво ругаются, чешут друг другу спины. Обыкновенные люди. Неужели это они кололи, резали, отрывали головы, потрошили людей заживо, как было в Хаарлеме и Наардене? Неужели они распевали слова герцога Альбы: «Всади нож в каждое горло!»?
Уже далеко за полдень. Небо затянуло желтыми облаками. Поблескивает вода. Солдаты поели бобов со свининой. Дали и мне в помятом котелке. Интересно, добрался Караколь до мельницы? Туда ведь не больше часа.
– Ошень скука, – вздыхает сержант Готескнехт. – Война некароший штук. Я был Париж. Париж я воевай против католик, за гугенот. Ви знайт гугенот? Гугенот отрывай голова католик. Католик отрывай голова гугенот. Париж я воевай против католик. Гугенот платить больше талер, дин-дин. Сейшас я воевай против гугенот. Ви есть тоже гугенот, голланд – гугенот, кальвинист. Ви понимай? Сейшас католик платить больше талер, дин-дин.
– А Париж большой город? – спросил я.
– О да! Совсем большой город. Больше Амстердам десять раз. Ошень грязь, о да, ошень. Больше Амстердам десять раз.
Я спросил:
– Зачем же воевать, если война вам не нравится?
– Зашем? Сержант