Когда рассеется туман. Кейт Мортон
считаешь, Эммелин, разве это честно?
– А Моисей женился на африканке? – спросила Эммелин.
Ханна сердито тряхнула головой. Я уже успела заметить, что это ее привычный жест. Длиннорукая, длинноногая, она вся горела какой-то нервной энергией и очень легко срывалась. Эммелин, напротив, походила на ожившую куклу. И хотя черты их были похожи – носы с легкой горбинкой, ярко-голубые глаза, одинаковый рисунок рта, – на лице каждой из сестер они смотрелись совершенно по-разному. В то время как Ханна напоминала сказочную фею – порывистую, загадочную, нездешнюю, – красота Эммелин казалась более земной. И уже в то время ее манера складывать губы и слишком широко распахивать глаза напоминала мне фотографии красоток, которыми торговали в наших краях лоточники.
– Ну, женился или нет? – допытывалась Эммелин.
– Да, Эмми, – засмеялся Дэвид. – Моисей женился на эфиоплянке. А Ханна злится потому, что мы не разделяем ее взглядов на женскую независимость. Она у нас суфражистка.
– Ханна! Ну что он дразнится? Скажи ему, что ты не такая!
– Почему же? Конечно, я суфражистка. И ты тоже.
– А па не знает? – шепотом спросила Эммелин. – А то он страшно рассердится.
– Ерунда, – фыркнула Ханна. – Наш па – просто котеночек.
– Никакой он не котеночек, а настоящий лев, – дрожащими губами возразила Эммелин. – Пожалуйста, не зли его, Ханна.
– Не бойся, Эммелин, – сказал Дэвид. – Сейчас все женщины – суфражистки, это модно.
– А Фэнни никогда ничего такого не говорила, – недоверчиво произнесла Эммелин.
– Все девушки, которые хоть что-нибудь из себя представляют, в этом году на первый выезд в свет наденут не платье, а костюм, – продолжал Дэвид.
Эммелин вытаращила глаза.
Я слушала, притаившись за стеллажами и гадая, о чем это они. Я никогда раньше не слыхала слова «суфражистка», но догадывалась, что это, должно быть, такая болезнь, вроде той, что подхватила миссис Наммерсмит из нашей деревни, когда на пасхальном празднике она начала скидывать с себя одежду и мужу пришлось отвезти ее в Лондон, в больницу.
– Ты просто вредный, – сказала Дэвиду Ханна. – И так несправедливо, что па не отдает нас с Эммелин в школу, а тут еще и ты стараешься выставить нас дурочками при любой возможности.
– Да с вами и стараться не надо, – парировал сидевший на ящике с игрушками Дэвид и откинул упавшую на глаза прядь. У меня перехватило дыхание: такой он был красивый, золотоволосый, похожий на сестер. – В любом случае вы ничего не теряете. Нечего там делать, в этой школе.
– Да? – иронически подняла брови Ханна. – Обычно ты, наоборот, с удовольствием расписываешь мне все, чего я лишена. С чего это ты изменил свой взгляд?
Тут глаза ее широко раскрылись – две пронзительно-голубые луны, голос дрогнул.
– Только не говори, что натворил что-то ужасное и тебя выгнали!
– Разумеется, нет, – быстро ответил Дэвид. – Просто мне кажется, что учеба – не главное в жизни. Мой друг, Хантер, говорит, что настоящая жизнь – сама по себе лучшее образование…
– Хантер?
– Он