Памяти Пушкина. П. В. Владимиров
ни знаменательным чествованием памяти Пушкина в 1880 году, ни юбилейными поминками в 1887 году[55]. Эти взгляды разделяются и исповедываемы не только юношами, зачитывающимися на школьной скамье Писаревым, но даже людьми, не вполне придерживающимися общего мировоззрения критиков 60-х годов. Для недостаточно критической и вдумывающейся молодежи резкие приговоры Писарева – достойное воздание поэту красивых фраз и картинок, для других суждения Белинского – почти альфа и омега того, что можно и должно говорить о поэзии Пушкина.
Однако, что бы ни говорили, торжественные чествования памяти Пушкина в годах 1880, 1887-м и в особенности в настоящем показывают, что в поэзии Пушкина таится еще какая-то особая сила, неизмеримо более широкая, чем та, какую усвояют ей усматривающие со времени Белинского в произведениях Пушкина в качестве главного преимущества их «необычайную художественность». И вдумывающийся в глубокий смысл этих торжеств не может не задать себе вопрос о том, чем же чарует память Пушкина нас, его отдаленных потомков, и какая таинственная сила присуща его поэзии, кроме ее красоты?
Дни торжественных воспоминаний о великих людях, много совершивших для духовного развития, просвещения и преуспеяния своего народа, вековые юбилейные чествования их не требуют панегиризма, а налагают на участников всего этого священную обязанность не только выражения чувствований признательности, живущей в сердцах потомства, но и по возможности полного и всестороннего уяснения духовного облика славных деятелей, всего процесса их душевной деятельности и основных ее мотивов, призывают к восполнению и исправлению тех недосмотров и ошибочных построений, которые искажали истинный образ личности, заслужившей себе «нерукотворный намятник» у своего народа, к высшей критике ее самой и ее деяний.
В применении к Пушкину первым и важнейшими делом высшей критики является уяснение развития мысли этого поэта в ее целостности, проверка указываемых в ней противоречий и двойственности жизни и творчества, восстановление миросозерцания, того, что можно бы назвать философией поэта. Всего этого наука еще не раскрыла с достодолжною обстоятельностью и тщательностью. А между тем только после такой работы будет вполне ясно, действительно ли был прав и исчерпал ли всю сущность вопроса столь превознесенный во время недавнего юбилейного чествования наш знаменитый критик, сводивший значение поэзии Пушкина преимущественно к ее художественности и возбуждению гуманного чувства, «разумея под этим словом бесконечное уважение к достоинству человека как человека». В этой ли художественности тайна обаяния, какое так долго производила и производит на многих и теперь поэзия Пушкина? Действительно ли Пушкин по преимуществу поэт изящной формы?
Если бы так было, то Пушкина нельзя было бы признать великим поэтом. Поэтов весьма изящной формы и даже необычайной художественности не так мало, но им, например Петрарке, иные отказывают в праве на наименование великими, несмотря на изящество их поэтических созданий.
Мы же ценим выше всего в поэзии то, чего, в сущности,
См. ст. А.Н. Пыпина «Новые объяснения Пушкина». Вестн. Евр., 1887, № 10. Во 2-м изд. «Характеристик литературных мнений», стр. 56, читаем: «Сравнив те нравственно-общественные выводы, какие делались в эти последние годы из деятельности Пушкина, с теми, какие делались в сороковых годах, мы едва ли не должны отдать предпочтение решениям Белинского… мы должны будем признать в Пушкине известную двойственность, другими словами, известное разноречье, и чтобы определить его, должно будет признать именно то различие между Пушкиным-художником и общественным человеком, которое было видно Белинскому и которое новейшие критики хотят слить в представление Пушкина как поэта-гражданина… Если мы спросим себя: как могли, однако, эти разнородные элементы новейшего общества соединиться в единодушном чествовании Пушкина, объяснение найдется именно в этой высшей черте личности Пушкина, в этой необычайной художественности, которая некогда увлекала его первых полусознательных читателей, которая сделала его могущественным двигателем последующей литературы и которая продолжала теперь неодолимо властвовать надо всеми, кто только поддается поэтическому очарованию, без различия «направлений».