Корсар. Наваждение. Петр Катериничев
символы – одни. И он стал изучать значение символов и подтексты преданий давних времен и народов, и из-под пера его выходили небольшие по объему, но всегда – вызывающие неприятие научных сообществ и страстный интерес публики книги; оживляя и интерпретируя старинные предания, он словно оживлял саму генетическую память народов…
В родном отечестве брошюры эти издавались весьма скромными тиражами в небольших издательствах, зато мгновенно переводились на все европейские языки и уходили там на ура. И – что сказать? В нашей стране можно очень хорошо жить даже в Москве, если зарабатывать – на Западе. В евро и фунтах. Долларов Корсар тоже не сторонился – это Северо-Американские Соединенные Штаты сторонились его сочинений. Пока.
Он определенно рассчитывал, что новая книга, названная им без затей и замысловатостей «Грибницей», пробьет, наконец, брешь в практичных американских мозгах, для которых генерал Грант и «Бостонское чаепитие» были самой седой древностью, а все, что старше, – казалось от лукавого, ибо могло привести среднего американца от привитого с пеленок «комплекса сверхполноценности» к комплексу «домашнего цветка», выращенного в оранжерее и не имеющего ни корней, ни сородичей в диких-диких лесах.
Следуя классику, «красивый, двадцатидвухлетний»… Действительно, добавив дюжину годков и вспомнив титул первого диктатора Рима – «Луций Корнелий Сулла Счастливый, любимец Венеры», представим себе русоволосого мужчину, с удовольствием и увлечением отдающего время спортивным единоборствам и красивым девушкам, без единой унции лишнего веса, без проплешин в шевелюре и комплексов, улыбчивого, приветливого, и – всегда при деньгах… И – получим почти точный портрет Дмитрия Петровича Корсара, можно сказать, если и не главного героя нашего времени, то уж точно – и не его, этого переменчивого времени, изгоя. Но все это было, так сказать, внешнее. А что до души, то, как упомянуто выше, душу свою Корсар берег, и не только от бранных слов, но и от чужих взглядов и чуждых прикосновений…
Всякая душа – потемки, а в иных – царит не просто мрак кромешный и «тьма внешняя», но и тот жутковатый морок, в который обладатели таковых пропащих душ пытаются навязчиво затянуть прозелитов, кто – мнимым глубокомыслием, кто – явной удачливостью в жизни. И все затем, чтобы если и не спастись, то хоть на время укрыться от самого навязчивого и самого распространенного страха всякого человека – страха вечного одиночества.
Уединение и одиночество – различны, как свет и тьма. В уединении человек может отдохнуть от суетных проблем и опостылевшего псевдообщения, поразмыслить над тем миром, что вокруг, и над тем, что внутри него, может быть, поплакать о несбывшемся, может быть, пожалеть ушедшее и самого себя – такого неразумного, несуразного, потерянного… А потом вернуться из уединения в жизнь – обновленным, полным энергии, сил, жажды свершений и способности к ним.
Одиночество – разрушительно. Ты можешь день, два, неделю сидеть в жилище, но домом оно от этого не становится.