Петушков. Иван Тургенев
на улицы.
– Ну, ну, ну, чего, – забормотал Иван Афанасьич.
– Полноте, говорят вам, на улицы… Не обиждайте.
– А… а… ах, какие же вы, – проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей.
Василиса остановилась.
– Ступайте себе, господин, ступайте… Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец, он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображений написал следующее письмо:
«Милостивая государыня
Василиса Тимофеевна!
Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться. Я человек чювствительный и всякую ласку весьма чювствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю
Ваш покорнейший слуга
Онисим отнес это письмо по адресу.
III
Прошло две недели… Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.
– Здравствуйте, Онисим Сергеич.
Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:
– Здорово.
– Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?
Онисим угрюмо взглянул на нее.
– Что я зайду? Чаем небось не напоишь.
– Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.
Онисим медленно улыбнулся.
– Что ж, пожалуй, коли так.
– Когда же, батюшка, когда?
– Когда… Эх, ты…
– Сегодня, вечерком, угодно? заверните.
– Пожалуй, заверну, – возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.
В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый, огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки. Онисим и Василиса кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец, они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями – на одной: «за удоблетворение», а на другой: «невинно пронзила», крякнули, отерли пот и начали помаленьку разговаривать.
– Что, Онисим Сергеич, ваш барин… – спросила Василиса и не договорила.
– Что барин… – возразил Онисим и подперся рукой. – Известно что. А вам на что?
– Так-с, – отвечала Василиса.
– А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?
– Писали-с.
Онисим покачал головой с необыкновенно