От любви до судьбы. Владимир Волкович
ночь в штольне велись какие-то работы, стук и отрывистые голоса не давали уснуть. Борис обдумывал ситуацию, в которую попал: слишком много неизвестных, чтобы можно было принять правильное решение. Чего же, по-настоящему, хочет эсесовский полковник: переправить эти драгоценности в американскую зону, даже если они и находятся в этой штольне? Это слишком опасно сейчас, когда на дорогах усиленные посты, а в Германии миллион советских солдат. Может быть, он не успел уйти к американцам, когда наши ещё были только на подступах к Берлину, и сейчас пытается это сделать? Маловероятно, он мог бы выехать намного раньше, скорее всего, он остался для завершения какого-то важного дела. Какого? Как это связано с драгоценностями? Пока одни вопросы, на которые нет ответов.
Борис повернулся лицом к стенке, надо постараться уснуть, завтра предстоит тяжёлый день.
Крытая брезентом полуторка медленно двигалась по разбитому германскому автобану. Рядом с водителем-туркменом сидел молодой капитан с многочисленными орденами и медалями на груди. В кузове было человек двадцать мужчин в полосатой тюремной одежде и круглых шапочках. Это были эсесовцы. Хотя последнюю неделю их почти не кормили, выглядели они довольно упитанно. Только старик Курт отличался своей худобой.
Борис напряжённо думал. За каждым его движением следят из кузова, на него направлены пистолеты, припрятанные под одеждой заключённых. В кузове под соломой, на которой сидят эсесовцы – автоматы и гранаты. Водителя подобрали из мусульманского батальона, ему тоже обещана награда. Все документы выправлены. Капитан уполномочен доставить к американцам английских и французских лётчиков, находившихся в концлагере. Малейшее подозрительное движение или слово могли стоить ему жизни.
Пока проезжали многочисленные посты на дорогах, опасности не было никакой, но чем ближе к линии разграничения между советскими и американскими войсками, тем всё более тщательными становились проверки. Самое опасное, если кто-то усомнится в подлинности документов и начнёт звонить по начальству.
– Знаешь, какой я был богатый, мой отец – эмир, у него тысячи овец паслись на пастбищах. Всё отобрали Советы. А отец воевать с ними пошёл, многих убил, но и его убили. Туркмен плохо говорил по-русски, но то, что он был идейный враг, сомнений не вызывало. – Вот приедем на место, разбогатеем, и жизнь наша изменится.
Борис слушал вполуха, он настойчиво искал выход из того положения, в котором очутился. Больше всего беспокоило то, что может случиться, если проверка обнаружит, что он не погиб в бою, а жив и действует заодно с врагами. Тогда и расстрелять могут за измену. Попробуй, докажи потом. Да и нельзя допустить, чтобы эсесовцы попали к американцам. Лжёт оберст, или говорит правду – для Бориса это значения пока не имело.
День клонился к вечеру, но никакого плана в голове Бориса так и не возникло. Курт передал приказ полковника – остановиться в безлюдном месте, а лучше всего заехать в лес.
До линии разграничения, судя по карте полковника, в которую Борису удалось заглянуть краем глаза, оставалось полтора