Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник). Дмитрий Вересов
дорогой, – оставил за собой последнее слово Делеор, – часы у меня пока ходят.
Делеор промокнул лицо салфеткой, вытер ею же руки и отправился на собрание пораньше, чтобы по пути заглянуть в один из залов, где у станка занимались балетные. Не слишком еще изможденные молоденькие девочки из кордебалета очень пикантно выглядели в своих рабочих трико, юбочках и обтрепанных тапочках с узкой, формой своей напоминающей любимое Делеорово печенье, подошвой. Позы они на разминках принимали самые затейливые и остро соблазнительные в своей частой неэстетичности. Но зал, откуда слышались будоражащие воображение указания балетмейстерши – «плие» и «гранд батман» (что означало приседание с прямой спиной и с коленками, широко разведенными в стороны, и мах ногой до потолка), зал этот оказался заперт. «Вот грымза», – мысленно обругал Делеор балетмейстершу, которая, дабы на девочек не пялились посторонние, заперла танцкласс. «Коза», – добавил он и дернул дверь другого помещения, предназначенного для балетных. Но там шаркал глубокими галошами и брызгал из лейки на паркет некий Сезарушка, из бывших танцовщиков, существо неопределенного пола и возраста с широким кругом обязанностей, а больше никого и не было.
И пришлось Делеору идти на собрание несолоно хлебавши, не вдохновившись. Явился он, фигурально выражаясь, с боем часов, то есть ровно в полдень. Все, как это ни странно, были уже в сборе, поэтому сесть оказалось решительно некуда, на пол разве что или вот, на подоконник. Там Делеор демократично и устроился.
Худрук постучал карандашом по графину, ритуально откашлялся и сказал, глядя на Делеора:
– Слава богу, прибыл последний из героев дня. Так, товарищи. Разрешите вам представить Харитона Зурабовича Варданидзе, молодого, талантливого композитора, написавшего оперу. Да, товарищи, оперу, которую мы будем ставить. Все уже утверждено и подписано. Вам слово, Харитон Зурабович.
Марик Усов, чьим надеждам не суждено было осуществиться, не сдержался и излишне громко прошипел сквозь зубы. И сидевшая неподалеку от него Розина Шеина не могла не высказаться:
– Ария Змеи из балета «Медный всадник». Ты, Марик, выступи с рационализаторским предложением. Может, тебя в балет возьмут, может, они уже давно о вокальном сопровождении мечтают, да сказать стесняются.
Собрание зафыркало и захихикало, а худрук грозно прорычал:
– Розина, не можешь молчать, выйди вон. Или сиди не открывая рта. А вам, товарищ Усов, что не понравилось?
– Все в порядке, – буркнул Марик, – это зубы. Болят.
– Ядовитые, – не открывая рта, по-чревовещательски прогудела Розина.
– Розина! Я в последний раз. Извините, Харитон Зурабович. Прошу вас, начинайте и не обращайте внимания на шутовские выходки некоторых… гмм. Начинайте, – пригласил худрук.
– О, артисты веселятся, – без ожидаемого акцента мягко произнес Харитон Зурабович, невысокий и щупленький, с бровями Мефистофеля, носом торговца и ртом сластолюбивого сатира. – Это так понятно и привычно. Но я надеюсь. Я надеюсь и мечтаю