Девять. Анатолий Андреев
этих людей так никто и не видел), были слова, которые он произносил, дивясь их смыслу:
– Филипп, он, правда, был старше за меня на два года, говорил: «В Плутоне нет ни одного живого и здорового человека. Ни одного! Попомни моё слово. Вот чтобы у меня язык отсох и глаза ослепли». Сум, су-ум…
Можно не сомневаться, что при этом Вася сначала перекрестился, а потом отёр свои усы.
Не помогло».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
3
У Алисы были рыжие глаза. Верите? Неправдоподобно?
Ладно, вру. Зеленые – больше устраивает?
На самом деле глаза были черт-знает-какие, практически – русые. Понимаю, что все на свете должно быть определенно, в том числе цвет глаз, но что поделаешь, если реальность срамит наши ожидания. Тем хуже для реальности?
Тогда вам лучше взять в руки другой роман. Я же ни на буковку не отойду от истины. Излагаю все так, как было. Знаю, что неправдоподобно, но так было.
И ещё запомните, пожалуйста, на всю жизнь. Если я, духовный аристократ, говорю «так было», значит, так оно и было. Если бы вы оказались одинаковой со мной породы, вы бы никогда не унизились до требования «предъявите доказательства». Вы бы знали: духовный аристократ органически не способен врать в делах чести. Вы бы знали: не верить мне – значит, унизить себя.
Этот кодекс чести кажется утопическим; на самом деле это единственная духовная реальность.
– Я женился, как и обещал, – сказал я Алисе, ковыряя десертной вилкой в пироге под названием сыромак – тот, что подают в заведении под названием «Салодкі фальварак». Алиса пригласила меня на чай в это уютное местечко, где пахнет чем угодно, земляникой, ванилью, только не катастрофой.
– Знаю. И это доказывает, что ты любишь меня: ведешь себя, как мальчишка. Ты пока не готов к любви.
– А ты готова?
– Да, – просто сказала она.
– Между нами, я так понимаю, все кончено?
Я, кажется, догадался, зачем она настаивала на этом совместном чаепитии: она изящно ставила точку над і.
– Не питай иллюзий, все еще только начинается. А когда ты созреешь, чтобы любить, ого-го… Тебя будет не остановить. Ты горы свернешь. Ты станешь таким, что тебя будет трудно любить, а не любить будет невозможно.
– А сейчас меня любить легко?
– Сейчас тебя еще по-настоящему нет. Ты пока в тугом коконе. Сгусток слизи. Белок. Ты лишь духовный зародыш, не очень симпатичный, как все зародыши, извини. Сейчас ты смотришь на меня однобоко, сверху вниз, и видишь меня в искажённом свете, а потом, когда будешь любить, ты увидишь меня в ракурсе снизу – вверх, и только тогда получишь право смотреть на меня сверху вниз… Это право надо заслужить, Платон. Сейчас ты меня не видишь, ты не знаешь цены ни мне, ни себе.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я это чувствую.
– По-моему, ты просто блефуешь. От отчаяния и от какой-то беспросветности, что ли, ты несешь бог знает что.
– Это ты от отчаяния и от страха мне не веришь. Потому что не веришь