Сын ведьмы. Симона Вилар
и понять никто не смог, как это произошло. Добрыня посоветовал любимому сестричу29 всяких самозванок не слушать и очертя голову никуда не кидаться.
Но тогда и впрямь ни Владимир, ни его дядька Добрыня о том и не помышляли. Это позже у них вражда с Киевским князем вышла, окончившаяся гибелью Ярополка. Однако когда они на Киев уже шли, никакая Малфрида к ним не явилась. Вот и решил Добрыня, что просто чудила какая-то старуха, возомнившая себя великой чародейкой. Но свои сомнения посадник старался не высказывать, особенно после того, как понял, что служившие Владимиру варяги очень ценили, что к их предводителю вещая колдунья являлась. Ну да в чем эти пришлые разбираются? Они даже уверяли, что к Владимиру его мать-старушка прибывала, исходя лишь из того, что, обращаясь к старухе, князь почтительно называл ее «матушкой».
А теперь еще и эта девка из вятичей уверяла, что Малфрида стара годами. Что же такое с матерью Добрыни приключилось за эти годы, раз так одряхлела? И она ли это? В воспоминаниях Добрыни его родимая была дивной красавицей, такой, что мужчины ей вослед оглядывались. В любом случае он еще отроком был, когда она навсегда исчезла из его жизни.
И вот теперь ему необходимо разыскать ее, причем сам он еще не ведает, чем эта встреча обернуться может. Да и как-то неприятно было думать, что родимая до того дошла, что кровавые жертвы какому-то чудищу приносит. Но если это все же Малфрида, если из-за ее ненависти ко всему христианскому творит она зло и наслала морок на Новгородскую землю… Тогда Добрыня и впрямь забудет, что Малфрида его родительница. И сам решит, как с ней разделаться.
– Сава, ты так и не вспомнил ту, кого в бреду Малфридой называл? – спросил он утром спутника.
Сава смолчал. Потом просто ушел. А посадника отвлекла его ночная лада, принесшая ему умыться и чистое полотно. Девушка смотрела на бояна сияющими глазами, и как тут было об этом беспамятном святоше думать, когда у нее такие веснушки на носу, кудряшки русые вьются из-под подвесок на висках, а рубаха расшнурована на груди и видна соблазнительная выемка между белыми холмиками.
Отвлекся Добрыня, увел свою милую в дальние заросли. А не надо было этого делать. Ибо когда вернулся, то шум и гвалт стояли в селении, а еще вчера такие добродушные вятичи теперь таскали и пинали отбивавшегося от них Саву.
Добрыня не стал кидаться в толпу, а громко ударил по струнам, привлек внимание к себе. Мужики остановились, все еще тяжело дыша, бабы перестали визжать.
– Да что же вы творите, люди добрые? – шагнул вперед Добрыня. – Пошто парня моего такой лаской привечаете?
– Мы думали, он наш. Думали, сварожий внук, а он за тем дубом Христу своему молился.
– И что с того? Мы с ним с Днепра идем, там многие сейчас Распятого почитают. Вот и Неждан мой увлекся. Ну, походит немного по свету, и сойдет с него дурь.
Такой ответ озадачил вятичей. Но не успокоил. Кто-то ехидно спросил:
– А может, и ты, боян, крест на теле носишь?
– Ношу,
Сестрич – племянник, сын сестры.