Третье яблоко Ньютона. Елена Котова
в американках то, что они до сорока не заводят семью, но не нравились причины, по которым они это делают. Ему нравилось, что они не хотят детей, но не нравилось, что они ищут мужчину, который будет считаться с их карьерой. Мэгги была несравненно лучше. В том, что ей не нужны дети, ее убедила жизнь с Мэтью, а ее карьера не требовала от него жертв. Она была естественна как поля, с которых она приезжала, как музыка «Лунной сонаты». Они лежали в его каморке на Лексингтон-авеню и слушали Revolution Джона Леннона. Был конец восьмидесятых. Нью-Йорк восторгался Вуди Алленом, а им обоим не нравились его фильмы, кишащие невротиками, сошедшими с ума в этом сошедшем с ума городе, занятыми копанием в собственных невоспитанных чувствах и распущенной психике и считающими это занятие значительным и духовным. Причем они даже не имеют мужества делать это в одиночестве, а навязывают каждому свою вывернутую наизнанку душу. Нет в этом эстетики, только безумный Нью-Йорк мог породить такое явление и вырастить его практически в общественную силу. Благополучие без корней и без многовековой культуры. Люди носятся с собой в бешеном ритме города по расплавленному от жары асфальту, не посадив ни одного дерева, не взрастив многолетним трудом ни одного сада. Нация, убившая Джона Леннона и считающая, что это тоже сойдет ей с рук...
Душа и дух, кстати, действительно не одно и то же.
Потом было еще несколько лет в Лондоне. Оба женившихся друга внезапно и тоже почти одновременно обзавелись первенцами. Тогда Мэтью и Мэгги в первый раз стали крестными родителями. Мэтью восхищался своими друзьями, их отвагой неофитов. Еще не познали себя, а уже решились нести ответственность за жизнь нового человека. Сам Мэтью к этому был совершенно не готов. Ему вполне хватало тепла семейных очагов друзей. Он любил их искренне и всегда приходил к ним с подарками. Он погружался в их проблемы, щедро дарил им сочувствие и участие, взамен познавая их миры, греясь у их очагов. Уходя и закрывая за собой дверь чужой жизни, он с удовольствием возвращался к самодостаточному одиночеству, к книгам, работе, картинам и музыке.
Мэгги тем временем переехала из Уэльса в Шропшир и стала работать ландшафтным дизайнером. Мэтью считал, что в мире нет более скучного и депрессивного места, чем Шропшир, и не понимал, как можно там жить, но ему-то там жить было и не надо. Для Мэгги же продажа ее ландшафтного и садоводческого таланта в сельской Англии была делом благодарным. Она ездила по окрестностям, радовалась, что каждый десятый дом окружен ее живой изгородью, а каждый третий живописный паб у дороги украшен ее цветами. Когда Мэгги приезжала в Лондон, то первым делом отправлялась делать маникюр. Потом они с Мэтью обязательно шли в музей и в хороший ресторан. Часто она и приезжала именно тогда, когда в Лондоне открывалась очередная выставка. Или выходил какой-то новый сумасшедший спектакль.
Умение Мэтью сопереживать людям было неподдельным, а шло ли оно от ума или от сердца – какая разница. Понимание боли другого, мук его сомнений – естественная