Остров живых. Николай Берг
как лавина с горы.
Подзываю братца.
Вылив еще масла в огонек, он подходит к нам.
– Откуда у тебя трубка-то?
– Подарили хорошие люди. И мешок отличного табака.
– Как говорила наша бабушка: «Надолго псу красное яйцо!» Ты ж ее сломаешь, у тебя же трубки живут месяц.
(Любая техника, да и вообще вещи в руках братца гибнут быстро и бесславно, причем он вроде и не прикладывает к этому особых усилий – само ломается. Вот трубки он несколько раз себе заводил, ан и они долго не служили, хотя вроде б и не техника.)
– Ага. Мне подарили два десятка. Когда кончатся, обещали еще подбросить.
– Понимают толк. Ну а за что? – хмыкаю я.
– За безукоризненную помощь следствию, – не моргнув глазом парирует братец.
– Ясно. С чего ты про танки-то завел волынку?
– Вижу, людям скучно, грустно и даже, не побоюсь этого слова, тошно. Надо было поднять настроение хорошей сварой. И о чем прикажешь спорить? При наличии всего этого паскудства вокруг о сиськах и девках говорить кощунственно, про зомби – глупо, про футбол – так это для мазохистов-извращенцев… Остаются танки. Любят мужики обсуждать большие и тяжелые игрушки. Но в тех же джипах понимают немногие, а в танках – ну просто все… Вона как разогрелись-то! – с удовлетворением мастера, любующегося на отлично сделанную работу, отмечает братец.
Развозит еще пуще. Но если прикемарить – потом долго в себя не придешь. Потому как усталость тяжелая. Давящая. Это когда на машине катишь и дрема нападает, то вполне двадцати минут вздремнуть хватит. Зато когда все тело устало, а не только мозг, тут минутами не обойдешься. Меньше четырех часов спать без толку, только хуже будет. К тому же время гадкое: если на нас кто нападет, то скорее всего сейчас.
На воздухе становится и впрямь легче.
Начинаем обход и тут же сталкиваемся с нашими – пара саперов задерживают смутно знакомых мужиков. Двое тащат третьего, и в этом волочащемся я с мерзкой радостью узнаю «мужа рожающей женщины».
– Во, узнаете – этот? – спрашивает один из таскателей.
– Этот сукота! Он самый.
Несколько удивляюсь, потому как двое (а это патрульные, бывшие у кухни раньше) бодро поворачиваются на сто восемьдесят градусов и маршируют прочь от нас. Пока я думаю, что это они собрались делать, и мне даже приходят в голову дурацкие заумные мысли о камере предварительного заключения, трибунале и прочем воздействии Фемиды на того, кто меня хлестал железякой по каске, один патрульный прислоняет задержанного к стенке здания, быстро отскакивает в сторону, а второй какой-то брезгливой короткой очередью перечеркивает моего обидчика.
Расстрелянный сползает по стенке – там как раз лежат двое упокоенных нами раньше зомби.
Коренастый закидывает автомат на плечо и подходит к нам.
– Яке жахлыве самогубство[4]… – Ехидно это в его устах прозвучало. Он протягивает мне мою сумку. Надо же, вернулась.
– Спасибо.
– Тю, та нима за що!
Залезаю
4
Какое ужасное самоубийство (