Капитан дальнего следования. Игорь Кулькин
и бойким характером, который перед начальником становился вдруг масляным и гладким, как начищенная адская сковородка. Разворачивалась жизнь, создавались друзья, и какой-нибудь завзятый приятель всегда серел где-то за плечом, как молчаливая поддержка. Евгений Иннокентьевич носил белые джинсы с изогнутым, змеистым ремнем, ситцевые рубашки малинового цвета, черные туфли с длинными носами – и во всей модной Москве не найти было элегантнее человека. Аккуратно-брезгливая, волосок к волоску, прическа, удерживаемая цепким гелем, быстрая, мелькающая походка, голубые глаза из-под густых бровей – он быстро стал завидным женихом, и степенные блондинки, королевы ночных клубов, которые всегда поразительно точно знали, сколько денег на счету у их очередного приятеля и какую виллу он только что достроил на Багамских островах, присматривались к нему, подсаживались во вьющуюся полночь, в этот незабвенный час, когда исчезает все, что за гранью стиснутых, придвинутых друг к другу диванов, – но Евгений знал цену этим томным нимфам, и смеялся их рисованным фразам и бесстыдным предложениям, и не видел ни одной, которая бы понравилась по-настоящему – до того самого дня, когда встретил Ольгу.
В те дни он снова подружился с Олегом – тот подрабатывал в одной адвокатской конторе, которая занималась травлей мужей, не заплативших алименты, и они вместе ходили по приемам да вечеринкам, которые устраивал в честь нефтегазовой компании шеф Тищенко, Викентий Обулычев. Первые самостоятельные шаги тяжко давались Олегу – сплоченная, как волчья стая, юридическая семья присматривалась к его дарованиям и талантам, а Евгений видел в нем все того же однокашника, который постучался однажды в дверь его комнаты – тихого парня с манерой отводить глаза и пожимать губами, в которой было что-то неприятное. И всегда он хмурился и хрипло возмущался, когда ему казалось, что его задели из-за пустяка, и совершенно терялся, если его обижали всерьез. Из кармана торчал порванный платок, волосы были всклокоченные, словно их терзали мотыгой, щеки пухлые, словно взбитые сливки, с маленькими глазками, утопающими в напирающих щеках, которые быстро оглядывали собеседника и уходили в сторону. Говорил он странным баском, словно привезенным из подворотен, где надо перекрикивать ветер. Но раньше, в общаге, стоило Сереге вкрадчивым шепотом сказать ему гадости, и Олег отвечал тоже шепотом, мелко кивал, перебирая в руках застежки подтяжек, ни разу не перебив, не вступившись за себя. И Евгений, который в это время обыкновенно мусолил учебник, надоевший уже одним своим видом, и невольно прислушивался к разговору – ведь внимание всегда стремится отвлечься от урока, каким бы важным ни был экзамен, ускользнуть, уйти в безмятежное беспамятство, в котором и мысли ни одной не найти. А как очнешься – целый час глазел на лампочку. Поругаешь себя, опять придвинешь книгу, вглядишься в строчки, как в китайский шифр, пять минут продержишься, прилежно читая, а потом опять незаметный обморок сознания, бегство внимания, отвлеченного криком птицы за окном или взвизгом телевизора