Капитан дальнего следования. Игорь Кулькин
ни синь – то шальная мгла.
– Под Есенина косит, – сказал батя.
У себя на заводе, в сталелитейном цехе, он был главным авторитетом по части литературы. Прочитал всю классику и уже этим вызывал уважение. Сын молча кивнул. Да, мол, похоже.
Павел бродил по улицам, и слякотное небо, ноздреватое и серое, нависало над ним, как знамение, как судьба. Вялые пешеходы семенили кругом, жадным огнем светились витрины. Черноглазая девушка прошла мимо, чуть улыбнувшись. И снова небо. Павел смотрел на него чаще, чем следовало. Так казалось ему самому.
Небо пышет жаром облаков,
И рассвет таинственно туманен.
Небо казалось ему матерью, в облако пеленающей младенца. И странно чужими казались свои же стихи. Слова он порой забывал, но мелодию, ритмику чувствовал, и она в нем звучала.
Проходя по ветреной степи,
Городскую вспомню подворотню.
И скоро Павел уже без этого не мог – без этих обрывков фраз, слов, стихов – он словно захлебывался ими и снова забывался, глядя на небо, – осень в нем застоялась, как кисель в кастрюле, и была вязкая, тягучая, будто сладкая, – так он ее чувствовал.
Застоялась осень за окном –
Я назло переверну страницу…
Зима была гладкая и снежная. Словно игральные карты, рассыпались по базарам пуховые платки, грянула музыка на ледяных катках. Павел забыл осень, зима его развеселила. Ночные клубы расцвели, словно букеты. Какая-то загадочность появилась в медленном мерцании их фасадов, и бешеный ритм танцевальных площадок увлекал, завораживал. Явились девушки с шикарными улыбками, и что-то совсем особенное заблистало в окружающем мире. Особенное, но непонятное. Ритм жизни его увлек.
Новый год был ярким и чувственным. Как попавший за шиворот снег, он жег кожу. Павел встретил его с симпатией. Он многого ждал от этого года.
Праздники шумели оркестровыми трубами. Компания, в которой был Павел, два дня гудела в квартире, а потом, на третий, высыпала на улицу – и как Павла ослепил этот оглушительно белый снег! Он шага не мог ступить и все улыбался, улыбался… А потом играли в снежки на набережной, и с недоумением смотрели на них гуляющие старички… Все тогда казалось смешным и забавным.
В этой компании он встретил Лиду. Она была очень хрупкая – как граненая вазочка. Она курила тонкие сигареты с розовой каймой. Она когда-то читала Николая Гумилева. В ее задумчивости было много шарма, и на кисти рук Павла как-то по-особому нежно ложился ее тоненький подбородок. И она смотрела в глаза ему долго-долго.
Март был пьянящий и искренний. Незаметно схлынула зима, оставляя после себя в тени домов залежи нерастаявшего снега. Мелкие, проворные ручьи заполнили улицы. Стало почти жарко, и люди ходили в разноцветных, ярких рубашках, словно благодаря весну за это щедрое солнце, за тепло, за новые мысли, за красоту просыпающегося мира. И Павел в этой идиллии, в этом разыгравшемся веселье был будто лишний – с Лидой они расстались еще