Доски из коровника. Александр Горохов
как доделаю, налюбуюсь, так и отдам в музей. Пусть все видят. Смотрят и радуются.
Я возвращался домой по ночной дороге и размышлял о том, как интересно получается: какой человек – такой и результат. Пустой – истопил доски в печке, тот, который опасался, что воры залезут – сделал забор, кто не знал куда приспособить, недогадливый, не расторопный, ленивый – у того до сих пор доски под дождем валяются, у кого-то на починку свинарника ушли, а самый толковый и рукастый, такую красоту сотворил. Радостно мне, от того, что додумался до такой простой истины, стало. Тогда-то я и решил стать настоящим мастером. Чтобы дело свое до всех тонкостей знать, до самой, что ни на есть, сути.
А красоту, действительно, не всем дано разглядеть в обычных вещах. Вот, к примеру, история почти что наша, про доски: врач французский, Рей, лечил Винсента ван Гога, должно быть неплохо, раз тот в благодарность написал его портрет и подарил. А Рей, подаренную картину закинул на чердак, потом ей заткнули дырку в курятнике. Так бы и сгинула под слоем куриного дерьма картина, да через десять лет в том французском городишке, в Арле, оказался другой художник – Шарль Камоэн, увидел её и забрал. Спас. Позже, в начале прошлого века портрет доктора Рея купил русский купец Сергей Иванович Щукин и теперь она находится в музее имени Пушкина.
Врач, который лечил художника и позировал ему, не понял, не разглядел талант художника. А человек из далекой России, купец из старообрядческой семьи – увидел! И не только эту, но и картины других постимпрессионистов. Покупал их, привозил в Россию, создал огромное собрание. И только благодаря ему мы теперь можем их видеть.
Низкий поклон ему.
Пурга
Два лагерных барака стояли на отшибе. Построены они были давно, еще перед войной. Половину одного барака занимала медсанчасть, во второй половине сожительствовал врач с расконвоированной красоткой, числившейся санитаркой. Когда в пятьдесят четвертом лагерь расформировали, на его месте построили аэродром для трех кукурузников, на которых держалась связь с большой землей, стойбищами и мелкими приисками. Бараки и медсанчасть передали прииску.
Лагерный врач с красоткой уехали, проклиная друг друга, судьбу, тундру и начальство.
На их месте и поселились Николай Николаевич с женой. Он врач, она медсестра. Медсанчасть областное руководство переименовало в районную больницу, и стали медики лечить и приисковых, и оленеводов из окрестных стойбищ.
В тундру Николай Николаевич с Зиной попали случайно.
Он встретился с начальником прииска в привокзальном ресторане. Оба были в командировке, ждали поезда, зашли перекусить. Оказались за одним столом. Оба фронтовики, офицеры. Познакомились, разговорились. Оказалось, что воевали с сорок первого, и даже на одном фронте. Обоих судьба не баловала: побывали в штрафных ротах, ранены не по одному разу. Но выжили. К концу войны начальник дослужился до командира саперного батальона, Николай Николаевич – с сорок четвертого командовал медсанбатом.
Начальник прииска узнав, что встретился с врачом, прошедшим всю войну, вцепился в него мертвой