Обручник. Книга вторая. Иззверец. Евгений Кулькин
именно накануне нашего большого дела надо быть особенно осторожными.
– Так я ему даже не подарил своего голоса.
Уже дома, лежа в постели, «гоняясь», – как он шутил, за сном, Курнатовский несколько раз повторил последнюю фразу Кобы: «Я ему даже не подарил своего голоса».
Именно многословие загоняет настоящее дело на позиции, с которых не атакуют.
И в разговоре об этом Коба как-то сказал:
– Это в книгах надо писать, что после того, как наступил рассвет, заголосили птицы и загомонили люди, а в серьезных речах достаточно одной фразы, что день настал.
Курнатовскому все больше и больше нравится Джугашвили.
В походке стремительный, почти летящий, в суждениях он вдруг превращается в мудреца.
Когда же уже поверишь, что он являет собой умудренную годами основательную личность, он выкинет что-то такое юношеское, что несостоявшийся поп по дерзости явно тянет на дьявола.
Сейчас для Кобы, да и для него, Виктора Константиновича Курнатовского, наступает самый ответственный период, если не всей жизни, то того отрезка, который пал на революционную борьбу.
Они с Кобой должны ознаменовать начало нового века грандиозной по меркам Тифлиса демонстрацией рабочих.
Провожая его в Питер на партийную работу, Ленин говорил:
– Нам важно не только политически зарядить трудящихся идеей бороться за свои права, но и доказать, что иного пути просто нет.
Коба это понимает без слов. И еще кое-кто.
А остальным пока просто интересно, во что это выльется и обернется.
Тем не менее, идею, что на первомайскую демонстрацию надо придти в теплых пальто и зимних шапках, восприняли без смеха.
Ибо многие уже знали, чем нагайка отличается от шерстяного пояса.
По касательной вспомнил нынешнюю неожиданную встречу.
С однокашником.
– Говорят, – сказал тот, – ты с самим Лениным ссылку отбывал.
– Зря не скажут, – отшутился Виктор. И для уточнения адреса добавил: – Это доподлинно один господин Енисей знает.
И вдруг однокашник, чуть притушив голос, сказал:
– Ведь ты успешным человеком мог быть.
– А разве я сейчас безнадежен? – уточнил Курнатовский.
– Ну сознайся, разве гоже человеку, получившему высшее образование за границей, тратить жизнь на ту российскую, на ту русскую утопию, от которой Россия не избавится никогда.
– Это какую же?
– Что можно без царя, в том числе в голове, править такой непредсказуемой страной.
– Да, – просто ответил Виктор Константинович, – власть надо отдать народу. А он, уверяю, распорядится ею не хуже царя.
– Вся беда, – не унимался однокашник, – что рая на земле для всех не будет никогда, сколь бы вы его не декларировали.
– А рай нам и не нужен. Была бы сносной жизнь. У всех.
Говоря с однокашником, он мучительно пытался вспомнить его имя.
Фамилия всплыла сразу. А вот имя ускользало из памяти – то ли Федор, то ли Федот, а может, Феофан.
Что на «ф» – это точно.
Но