Сезон медуз. Лев Рябчиков
это было бы смешно, когда бы ни было так грустно…
Она поняла его:
– Не надо. Вам это не идёт…
«Очень уж ты умна», – рассердился Курбов, но скрыл раздражение:
– С вами надо быть осторожным.
– Зачем же?! Я ведь вас люблю.
От этих тихих, почти шёпотом произнесённых слов Андрею Владимировичу стало неловко и, чтобы скрыть смущение, спросил:
– Верно, что вы даже забросили работу, которой были увлечены?
– Вовсе нет. Я её отложила, чтобы всё написанное сверить с жизнью, найти родство чувств литературных героев с моими…
Доверившись девушке, Курбов шёл рядом с нею, не интересуясь избранным ею маршрутом. Теперь он посмотрел по сторонам – они шли мимо двухэтажного особняка, вход в который стерегли пушки старых времён.
– Это наш музей, – сказала Надя. – Впрочем, что это я! За полгода наш городок можно сто раз осмотреть.
– Нет, – возразил он. – Я здесь ещё не был. Но не в этом дело. Не могли бы рассказать, о чём ваша монография?
– Тема, действительно, интересная – творчество современных писателей Латинской Америки.
– Ого! Действительно, есть над чем поразмышлять, есть что открывать. Я давно уже не читал ничего лучше, чем «Сто лет одиночества». У нас вроде бы и другие книги Маркеса переводили?
– Да. «Полковнику никто не пишет», «Похороны Великой Мамы», «Недобрый час». В чём-то перекликается со «Сто лет одиночества» роман «Осень патриарха». Если хотите, дам почитать.
– На испанском?
– Есть и на испанском.
– Жаль, что я не знаю этот язык.
– Его нетрудно освоить.
– Поздновато, наверное. Хотя, насколько знаю, он выразительный, красивый, темпераментный. Скажите что-нибудь по-испански…
– Nada у pues nada, у nada, у pues nada.[1]
– Переведите.
– Не стоит. Я ведь всё о том же.
– Наденька… – Голос у Андрея Владимировича неожиданно сорвался. Но он тут же поправился. – Надина. Пожалуйста, не торопите события. Мне, например, нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что вы, красивая, умная и странная девушка, почему-то… заинтересовались моей персоной. И вам надо посмотреть на меня более критическим взглядом, чтобы увидеть, как я… далёк от идеала, которому вы придали мою внешность. Возьмите в толк и то, что я не свободен. У меня есть жена. Женщина, которую я… уважаю, которой я… многим обязан. Которая не оставила меня в беде… в болезни… Что с вами? – всполошился он, потому что девушка вдруг остановилась и ухватилась за его руку.
– Ничего. – Она устыдилась своего порыва и руку, которой ухватилась за него, убрала за спину. – Nada. Y pues nada[1]. Я ведь вам говорила, что у меня было много осведомителей. Так вот. От них я узнала, что ни вы её, ни она вас… Вы уже не любите друг друга. Да и раньше она вас не особенно любила, во всяком случае не так, как я. И я теперь соберусь и пойду к ней, расскажу всё, как есть.
– Думаю,
Ничего и только ничего. И ничего, и только ничего, (исп.)
Ничего и только ничего. И ничего, и только ничего, (исп.)