Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин
под зад.
И только тогда Гнездухин расслабился. Мокрой рукой вытер себе лицо и подумал, что, видимо, унижаемая не столько позорными словами, но и жестами, которыми пацан их сопровождал, и «отоварила» она его по первое число.
И он почти блаженно улыбнулся, произнеся вслух:
– Вот так у нас: досыта и – без объявления войны!
Больше всего на свете Гнездухина пугали две вещи – измена жены и бессмысленность дела, которому он если не отдал жизнь, то отрядил свои лучшие, лишенные беспамятства годы.
Ведь только последнее время, после бегства первой жены, он сколько-то встрепенулся и преобразил как самого себя, так и все, что его окружало, во что-то добропорядочное и даже стильное. А то у него был самый унылый двор, унылые ставни на окнах домишки, унылая одежда, и даже пища, которую он содержал для повседневного потребления, была унылой.
Его не радовало, что иногда Бог давал урожая, и на груди взблескивала очередная награда. Так, чуть-чуть какое-то шевеление в душе обозначалось, и – не более.
Но однажды – с делегацией – побывал он на Кубани. И там в одном зачуханном колхозишке увидел – кто бы мог подумать! – полновесный, как в городе, оркестр. Оркестр тот был разномастным. И не только по белесости или чернявости музыкантов, по непохожести их лиц, но и инструменты отличались друг от друга именно цветом. Альтовая труба была никелированной, бас, как и полагается, отливал солидной медью, а вот тенор, так тот был в защитной одежке, словно, коль его от нее освободить, любой мог о него попортить зрение.
Среди музыкантов особой ухваткой отличался Гера Клек – чернявенький, плюгавого вида горбоносик, который все время был на виду, как будто на обметанную воробьями ветлицу кто-то в одно и то же место тонкой струйкой лил кипяток. И тот полошил именно этого куцего воробьенка.
Гера то колотил в тугой – с раструбами – барабан, то добавочно подгуживал на какой-то недоразвитой трубешке, а иной раз принимался дуть в свирель, а то ухал в утробину, и создавалось впечатление, что в теснинах леса, который, кстати, был рядом, припадочно заходится голосом филин.
Услыхал Гнездухин тот оркестр, увидал вихлеватого Герку, и душа у него сразу же разболелась. Именно этого не хватает ему до полной вольготы. Приедет вот так патентованное начальство, а он ему – какой-нибудь маршишко или вальсон заделает, что у того слюни со слезами смешаются. Тогда и проси что хочешь – не откажет.
Потому водил его председатель по мастерским, по коровникам и птичникам, даже мини-завод показал, а у Кирилла Карповича – одна думка, как же про оркестр выведать да Герку перемануть.
И на откормочном базу, где евшие, а может, только обгубливавшие, початки, коровы, сполошенно дрогнули и взметнули вверх рога, увидев посторонних, и задал Гнездухин преду такой вопрос:
– Не накладно оркестр-то держать?
– А чего, – словоохотливо ответил тот. – Он себя, считай, окупает.
– Каким же образом?
– А жмурики, они, брат, череды не знают, мрут себе потихоньку. И родичам, конечно, хочется познатней их в землю спровадить.